Честно, жаба душила неимоверно. Я чувствовал себя ребёнком в кондитерской, которого пустили только в отдел с чёрствым хлебом, а витрина с пирожными осталась за бронированным стеклом.

В этот момент ко мне подъехал Лёва.

– Дим, – он понизил голос, хотя в общем шуме нас вряд ли кто мог подслушать. – А ты заметил одну странность?

– Какую? – я продолжал следить за тем, чтобы в телегу с зерном не запихнули грязные шкуры.

– Ты на стену посмотри. Только внимательно!

Я поднял голову. На стене, между зубцами, маячили фигуры защитников. Они орали что‑то, потрясали копьями, иногда пускали стрелы, которые бессильно падали, не долетая до нас.

– Смотрю, – сказал я. – Орут. Злятся.

– Да нет же! – Лёва нетерпеливо ткнул пальцем в сторону центральной башни. – Ты на снаряжение глянь! Я пока тут крутился, считал. Там всего человек десять одеты в кольчуги или хоть в какие‑то доспехи. Их хорошо видно по блеску от солнца. А вот остальные?

Я присмотрелся. И впрямь. Среди защитников выделялась горстка воинов в нормальной броне: шлемы, кольчуги или куяки. Они держались уверенно за зубцами. Но основная масса…

– Халаты, – пробормотал я, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. – Простая одежда…

– Вооот! – протянул Лёва, довольный своей наблюдательностью. – Это же простые мужики, Дим! Те, кто успел укрыться в крепости, когда мы нагрянули. Им просто луки в руки сунули, а воевать они, может, и не умеют толком.

Я перевёл взгляд на Григория. Отец тоже смотрел на стену, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– А ведь прав парень, – медленно произнёс Григорий, и в его голосе прозвучало хищное удовлетворение. – Стреляют они жидко. Залпов нет. Бьют вразнобой, да и луки, видать, охотничьи, слабые.

– И что это может значить? – спросил я, хотя ответ уже начинал формироваться в голове, а картинка складывалась. – Где все остальные? Где гарнизон, который должен охранять такую крепость?

– А если там нет людей? – наклонив голову, спросил Лёва, озвучивая мою мысль. – Вернее, не так много, как мы думаем! Может, Казик не соврал про то, что Барай ранен, но приукрасил силу его охраны? Или они ушли в рейд?

– Или просто разбежались по округе, а в остроге осталась только личная охрана мурзы, – добавил Григорий. – Десяток профессионалов и толпа перепуганных крестьян.

– «Если это правда… Если гарнизон это фикция… то мы сейчас уходим от добычи, которая может окупить строительство моей домны и содержание дружины на год вперёд. Мы уходим от сундуков с астраханским золотом, испугавшись пугала в огороде», – пронеслись у меня мысли.

Нужно было принимать решение. Но прежде нужна была информация.

Я тут же повернулся к Семёну, который как раз вернулся узнать, когда мы выезжаем.

– Семён! – рявкнул я.

– Тута я, – он подбежал, придерживая саблю.

– Пленные где? Те, кого уже отсортировали?

– Да вон, у телег сидят, связанные. Богдан за ними приглядывает.

– Тащи сюда двоих! – приказал я. – Только не первых попавшихся. Найди тех, кто выглядит побогаче, или, наоборот, слуг домашних. Наверняка кто‑то попался из челяди или родственники тех, что служат местному мурзе.

– Допросить? – глаза Семёна недобро сузились.

– Да. И быстро. Мне нужно знать, сколько «настоящих» воинов сейчас за этим забором. И кто командует обороной. Если Лёва прав и там одни мужики с вилами… – я не договорил, но Семён понял меня без слов.

Он кивнул и рысью бросился к группе пленных.

Я снова посмотрел на крепость. Теперь она не казалась мне такой неприступной твердыней.

Семён уже не раз демонстрировал свои специфические таланты в полевом допросе. И хотя мне, человеку из двадцать первого века, претили подобные методы, я понимал: здесь, в пятнадцатом, сантименты стоят дорого. Иногда, целой жизни.

Он прошелся вдоль шеренги сжавшихся от страха пленников. Выбор пал на двух мужиков покрепче, не стариков, но и не безусых юнцов. Тех, кто наверняка знал, что происходит в господском доме, но при этом имел достаточно житейского опыта, чтобы хотеть жить.

– А ну, взяли этих! – рявкнул Семён, указывая пальцем.

Дружинники споро скрутили выбранных татар и поволокли их к ближайшей избе. Те упирались, что‑то кричали, но удар тупой частью копья в спину быстро отбил у них желание спорить.

Я остался стоять у своей лошади, делая вид, что проверяю подпругу. Смотреть на то, как людям будут ломать пальцы или прижигать пятки, я не горел желанием.

Григорий, наблюдавший за суетой Семёна, спрыгнул с коня.

– Пойду помогу Семёну, – бросил он мне, поправляя перевязь с саблей. – В четыре руки сподручней будет. Да и приглядеть надо, чтобы он их раньше времени к праотцам не отправил. Горяч он сегодня.

Я кивнул.

– Действуй.

Отец скрылся в темном проеме двери. Минуту было тихо. А потом из избы донеслись звуки. Глухие удары. Сдавленные вскрики, переходящие в вой. Потом снова удары.

– Господин, – тихо окликнул меня Богдан. – Если там и правда никого нет, может, лестницы срубить? Лес‑то рядом.

– Подождем, – отрезал я. – Не хочу рисковать людьми вслепую.

Прошло минут десять, показавшихся мне часом. Крики в избе стихли, сменившись каким‑то бубнежом. А вскоре дверь распахнулась, и на пороге появились Григорий с Семёном.

Вид у них был… деловитый. Григорий вытирал руки пучком сухой травы, а Семён выглядел так, словно только что выиграл в кости крупную сумму.

Они быстрым шагом направились ко мне.

– Ну что? – спросил я, когда они подошли. – Что узнали интересного?

– Узнали, Дмитрий Григорьевич, – осклабился Семён, и в его улыбке было что‑то хищное. – Птичка‑то наша не в гнезде.

Я нахмурился, переводя взгляд с него на отца.

– Поясни.

Григорий отбросил траву и подошел ближе, понизив голос стал рассказывать:

– Мурза Барай не в крепости. И большая часть его личной дружины тоже.

– Где они? На войне? – быстро спросил я.

– Нет, – покачал головой отец. – На охоте.

– На охоте? – переспросил я, чувствуя, как брови ползут вверх. – Вокруг война, Астрахань с Ордой режутся, а он зайцев гоняет?

– Не зайцев, – вмешался Семён. – Кабанов да лосей. Этот Барай, как выяснилось, и вправду был ранен, но уже оклемался. Рана зажила, но на большую войну он возвращаться не спешит. Видать, смекнул, что лучше отсидеться в тылу с чужим добром, чем голову под саблю подставлять. Но сидеть в четырех стенах ему наскучило. Вот он и собрал своих нукеров* и умотал в леса.

(Нукер (от монг. нөхөр – «друг», «товарищ») обозначал воина дружинника на службе у знати – хана, беков или мурз.)

– А в крепости кто остался? – уточнил я, уже понимая ответ.

– Да никто, почитай, – махнул рукой Семён. – Десяток калек, бабы, дети да слуги. Ну и те мужики, что с посада сбежать успели. Лёва прав был, на стенах почитай одни пугала в халатах. Воинов меньше десяти человек будет.

Я медленно выдохнул. Картинка складывалась идеальная. Слишком идеальная, чтобы быть правдой.

– А не врут? – кивнул я на избу.

– Не врут, – уверенно сказал Григорий. – Мы их порознь поспрошали. А потом свели. Один из них, брат того нукера, что с мурзой уехал. Он‑то и раскололся первым, когда Семён ему… кхм… объяснил перспективы.

– И самое главное, Дмитрий Григорьевич, – Семён подался вперед, и глаза его блеснули азартом. – Они сегодня возвращаются.

Я замер.

– Сегодня?

– Да. Припасов брали всего на два дня. Уехали вчера на рассвете. Брат нукера божится, что к вечеру ждали их обратно. Баньку им топить приказали.

Я посмотрел на солнце. Оно уже клонилось к закату, и если пленный не соврал, то у нас оставалось часа два, не больше.

– Сколько их? – спросил я.

– Два десятка, – ответил Григорий.

Два десятка профессиональных воинов. Против моих пятидесяти пяти (минус те, что ушли с обозом). Численный перевес на нашей стороне, но они – на своей земле, знают каждую тропку. И они идут домой, не подозревая, что их дом уже не их.