– Это порох. Если в эти бочки попадёт хоть одна искра, нас всех разве что соскребать со стен можно будет, – ответил я.

Воин побледнел, и вышел из погреба.

Тем временем я повернулся к Богдану.

– Богдан, слушай мою команду. К этим бочкам никого с огнём не подпускать. Всё факелы погасить немедленно! Грузить… всё на мою телегу. Обложить сеном и накрыть шкурами.

После этого я вышел из подвала, вдыхая свежий воздух.

– Грузите! – скомандовал я. – И выдвигаемся домой.

Обоз тронулся, когда солнце коснулось горизонта. Скрипели колёса, мычали коровы, переговаривались люди. Я ехал во главе колонны, чувствуя радость. Мы добыли очень много дорогих и ценных вещей. И теперь предстояло всем этим правильно распорядиться.

Инес де ла Вега  

Девушка сидела на телеге, гордо выпрямив спину, и смотрела на закат. Она пробыла в неволе почти год. И все горести, выпавшие на её долю… казалось, что сейчас им пришёл конец.

Сколько помнила Инес, Нува всегда беспокойно спала, но сейчас она лежала на её коленях, провалившись в очень глубокий сон. И даже громкий хохот воинов, ехавших рядом с повозкой, не мешал ей.

Девушка нашла взглядом мужчину, что говорил с ней. И тот, словно почувствовал её взгляд, обернулся. Несколько секунд он смотрел прямо на неё, и она не отводила взгляд. После чего на его лице появилась хищная усмешка, и в её груди появилось странное чувство. Она поняла, что из одного плена попала в другой. Только… этот казался таким манящим…

Я повернулся в сторону крепости, от которой мы с каждой минутой удалялись всё дальше и дальше.

Соблазн спалить это осиное гнездо был велик…. Ох, как велик. Руки так и чесались поднести факел к сухим брёвнам частокола, к терему, к амбарам.

Но я одёрнул себя. Эмоции – плохой советчик для командира, особенно когда ты находишься в глубоком тылу врага с обозом, который растянулся почти на несколько сотен метров.

– Не жечь, – коротко бросил я Григорию, который уже отдавал команду готовить факелы.

Отец удивлённо вскинул брови.

– Оставим всё как есть?

– Отец, посмотри на небо, – я указал на чистую, темнеющую синеву. – Ветра нет. Если мы запалим крепость, столб чёрного дыма поднимется до самых облаков. Его увидят за десяток, а то и за два десятка вёрст. Это как сигнальный костёр для всех соседей: «Эй, смотрите, здесь что‑то происходит!». А мы сейчас не летучий отряд, мы тяжёлые, гружёные под завязку. Нас любая сотня догонит и раскатает.

Григорий сплюнул, но кивнул.

– Дело говоришь. Ладно. Уходим тихо.

Мы выгребли из деревни, которая, как выяснилось из опросов пленных, называлась пафосно – Алпар‑Авыл, что в переводе значило «Сильный богатырь», абсолютно всё, что имело колёса. Телеги, арбы, какие‑то двуколки, всё было «реквизировано» под наши нужды, и всё равно места едва хватало.

Отойдя от крепости на несколько километров, мы свернули с тракта и углубились в лес. Я отправил Семена вперёд, чтобы он искал место глухое и подальше от глаз, где можно перевести дух и остановиться на ночлег.

И вскоре он вернулся с хорошей новостью.

Лес принял нас неохотно, цепляясь ветками за возы, но вскоре мы вышли к широкому оврагу, по дну которого бежал ручей. Идеальное место. С дороги не видно, вода есть, костёр в низине не будет светить на всю округу.

– Привал! – скомандовал я, сползая с Бурана.

Лагерь разбивали споро. Сказывалась муштра последних месяцев. Телеги составили в круг – старый, проверенный веками способ обороны. Коней распрягли и отвели к ручью.

Но главной проблемой были люди.

Освобождённые русские – мужики, бабы, даже пара подростков – жались к нашим кострам, всё ещё не веря в своё спасение. Пленные татары сидели отдельной кучей, связанные одной длинной верёвкой, под присмотром арбалетчиков.

И всех – и своих, и чужих, – надо было кормить.

Григорий, как опытный служака, взял на себя организацию караулов.

– Семён! – его голос разносился над поляной. – Твои люди на ту опушку. Глаз не смыкать. Богдан, проследи, чтобы пленных напоили, но не развязывали.

Я же направился к костру, где Ратмир уже колдовал над огромным котлом. Запахло кашей с салом – запах, который сейчас казался мне лучше любых французских духов.

Рядом с огнём, привалившись спиной к колесу телеги, сидел Воислав.

– Ну, как ты, герой? – присаживаясь рядом на корточки спросил я.

– Жить буду, Дмитрий Григорьевич, – поморщился он. – Плечо дёргает, зараза, но терпимо.

– Дай гляну.

Я аккуратно отогнул край повязки. Ткань была чистой, без бурых пятен свежей крови. Под ней виднелись аккуратные, ровные стежки. Края раны были сведены так идеально, что я даже позавидовал.

– Кто шил? – спросил я, хотя уже догадывался.

– Матвей, – ответил Воислав. – Фёдор инструменты подавал и рану промывал какой‑то жгучей дрянью, а Матвей иглой орудовал.

Я довольно улыбнулся.

– Молодцы, – громко сказал я, зная, что парни крутятся неподалёку и греют уши. – Отличная работа. Если так пойдёт, скоро я смогу на печи лежать, а вы будете людей штопать.

Матвей, помешивавший варево в соседнем котле, зарделся, как красна девица, но промолчал.

Григорий, закончив с караулами, тяжело опустился рядом со мной.

– Тихо всё, – сказал он. – Дозоры расставил. Если кто сунется, услышим.

Подошёл Богдан. Десятник выглядел задумчивым. Он пожевал травинку, глядя на огонь, потом перевёл взгляд на меня.

– Дмитрий Григорьевич, – начал он издалека. – А что с мурзой делать будем?

Я взял миску, которую протянул мне Ратмир, зачерпнул горячей каши.

– А что с ним делать? – переспросил я, дуя на ложку. – Допросим. Узнаем, где он ещё тайники держит, кто у него в союзниках, какие планы у хана. А потом казним.

Богдан почесал бороду.

– Казним… Оно, конечно, дело понятное. Крови на нём много. Но…

– Что «но»? – я внимательно посмотрел на него.

– А не лучше ли будет выкуп за него взять? – спросил Богдан. – Видно же, что Барай этот богатый. Родня у него наверняка есть, и не бедная. За такого человека можно столько серебра выторговать, что нам на год вперёд хватит. А мёртвый он что?

Григорий хмыкнул, но промолчал, ожидая моего ответа

Я отложил ложку. Аппетит не пропал, но разговор требовал серьёзности.

– Выкуп, говоришь? – произнёс я. – Деньги, это хорошо, Богдан. Деньги нам нужны. Но посмотри туда.

Я указал ложкой в сторону группы освобождённых русских.

– Видишь их? – спросил я. – Вон того мужика, которому Барай сухожилия резать приказывал? Или ту женщину, которую его нукеры насиловали по кругу?

Богдан нахмурился, бросив быстрый взгляд в темноту.

– Вижу. И что? Война есть война.

– А то, – жёстко сказал я. – Представь, что я сейчас подойду к ним и скажу: «Знаете, православные, ваш мучитель, тот упырь, что детей ваших убивал и жён портил, он жить будет. Мы его отпустим. Денег возьмём и отпустим».

Я сделал паузу, давая словам осесть.

– А ещё я им скажу: «Вполне возможно, через год, а то и раньше, этот самый Барай, оклемавшись и собрав новый отряд, снова нападёт на вашу деревню. Снова сожжёт ваши дома. И снова уведёт вас в полон». Как думаешь, Богдан, что они мне скажут? И что они подумают о нас? Обо мне?

Богдан молчал, глядя в костёр.

– Мы не просто разбойники, Богдан, – продолжил я твёрже. – Мы пришли сюда не только за добычей. Мы пришли показать, что у русских руки длинные. Что за каждую слезу, за каждую каплю крови спрос будет. Если мы продадим Барая за серебро, мы продадим свою совесть. И страх.

– Страх? – переспросил Григорий.

– Да. Страх, – кивнул я. – Когда татары узнают, что мы не торгуемся с палачами, что мы их вешаем, невзирая на чины и богатство… они начнут бояться по‑настоящему. А страх врага стоит дороже любого выкупа.