– Я сам! – загорелся Иван. – У меня есть краски! Мне дядька Михаил из Твери привозил! Я ему кафтан красным сделаю!

Мария Борисовна наблюдала за детьми с кровати. Состояние её настолько улучшилось, что вчера мы почти час гуляли на улице. Сегодня, правда, она проснулась уставшей, но это было нормально. Я чего‑то подобного ожидал.

По‑хорошему ей бы сегодня отдыхать, но каким‑то образом… хотя правильнее будет сказать, что властью великокняжеской, меня прогнули и даже слушать не стали, когда дети решили проведать мать.

А пока мы, можно сказать отдыхали, в стенах Кремля происходили страшные вещи…

Вдруг дверь скрипнула, и в палату вошёл Ярослав. Вид у него был такой, словно он только что вернулся с похорон.

– Доброго здравия, Мария Борисовна, – глухо произнёс он, кланяясь.

– И тебе, Слава, – сразу посерьёзнев, кивнула она. – Иван, Настя, идите к нянькам. Вам пора обедать.

– Мама, – обратилась к Марие Борисовне, Настя. – Позволь мне остаться?

– Нет, – серьёзным тоном ответила мать.

Было видно, что Настя немного расстроилась, но спорить не стала. Как только дверь за детьми закрылась, Ярослав тяжело опустился рядом со мной на лавку.

– Ну? – спросил я, продолжая вертеть в руках кусок липы, хотя работа уже не шла. – Что там?

– Ужас, – коротко бросил Ярослав. – Дядя Вася с лица спал. Иван Васильевич лютует так, что бояре боятся глаза поднять.

Он помолчал, глядя в пол, потом добавил:

– Архиепископа взяли. Иону.

Мне ничего это имя не говорило. Только по названию должности я понял, что взяли кого‑то из верхов церковной власти. Но вот Мария Борисовна знала и ахнула, при этом прижав руку к груди.

– Иону? Владыку Ростовского? – переспросила она. – Друга митрополита?

– Его самого, – Ярослав криво усмехнулся. – Оказывается, он знал. Не про яд, может быть, но про заговор. Про письма в Литву. Митрополит Феодосий, говорят, в ногах у государя валялся. Плакал, Христом Богом молил не трогать священнослужителя, грозил карой небесной.

– И что государь? – спросил я.

– А ничего, – Ярослав поднял на меня пустые глаза. – Сказал: «Если пастырь волкам ворота открывает, то он не пастырь, а предатель». И велел сорвать с него облачение и в железо заковать.

– Не простит он, – тихо сказала Мария Борисовна, глядя в окно. – Никого не простит.

– А Морозовы? – спросил я. Новости до нас почти не доходили. По факту я был лекарем Марии Борисовны, но также и её телохранителем. И, как я понял, меня настоятельно просили не покидать великую княгиню. Тут стоит оговориться про просьбу – я немного сгладил углы. Меня поставили перед фактом и всё. В общем, всё, что мы знали, было получено благодаря Ярославу.

Вот и сейчас я хотел узнать как можно больше.

– Григорий Васильевич всё подписал, – голос Ярослава дрогнул. – Всё, что дядя Вася спрашивал, и даже больше, лишь бы младших детей не трогали. Он… он сломался. Его даже пытать не пришлось толком.

– А Пётр? – спросил я и, кажется, наконец‑то понял причину плохого настроения княжича.

Ярослав нахмурился. Мне было известно от него, что Пётр Морозов был его другом. Они вместе росли, вместе учились владеть саблей, Пётр должен был стать мужем его сестры Алёны. Для Ярослава это было не просто «дело государственной важности», это было предательство братства.

– В темнице, – выдавил он, – в соседнем помещении от отца.

Он резко повернулся к Великой княгине.

– Мария Борисовна… Мария… можешь…

– Что я могу, Слава? – её голос стал холодным.

– Попроси за Петра! – выпалил он. – Ну при чём тут он? Это всё отец его, старый интриган! Петька, он же молодой, он просто слушался отца! Он не мог желать тебе зла! Мы же с ним… он же Алёну любит!

Мария Борисовна смотрела на него с жалостью, но жалость эта была безжалостной.

– Ты думаешь он не знал?

– Откуда⁈ – вскинулся Ярослав. – Старики шептались по углам, а он…

– Нет, – перебила она его, не повышая голоса. – Он знал.

Ярослав замер.

– Я помню тот день, – продолжила Мария Борисовна, глядя куда‑то сквозь стену. – Это было три месяца назад. Мне тогда только‑только стало хуже, первые приступы начались. Григорий Морозов пришёл к Ивану, якобы проведать. И Пётр был с ним. – Она перевела взгляд на Ярослава. – Григорий тогда сказал: «Государь, есть лекарь чудный, итальянец Франческо, он многих на ноги поставил». Иван сомневался, не хотел чужака ко мне пускать. А Григорий всё лил тёплые речи ему на уши. И Пётр… – она сделала паузу, словно собираясь с силами. – Пётр подошёл тогда, поклонился мне и сказал: «Мария Борисовна, доверьтесь батюшке моему. Франческо – великий лекарь, он боль, как рукой снимет». Он смотрел мне в глаза, Слава, и улыбался. Он знал, кого они мне советуют. Он знал, что Франческо – человек Менгдена. И он уговаривал меня принять смерть из его рук.

В комнате повисла тишина. Слышно было только, как за окном каркает ворона.

Мы уже знали, что первую порцию яда Мария Борисовна получила от ключницы. Но потом отраву подсыпал уже сам Франческо, а ключница Дуняша просто контролировала, как Великая княгиня его принимает.

Ярослав сидел, словно громом поражённый. Вся его защита, вся вера в друга, в «невинную жертву обстоятельств», рассыпалась в прах. Одно дело подчиняться отцу. Другое – лично, с улыбкой, подводить женщину к гибели.

– Он… – прошептал Ярослав. – Он стоял и улыбался?

– Да, – ответила Мария. – И когда мне стало хуже, он тоже приходил. Справлялся о здоровье. С той же улыбкой.

Ярослав медленно поднялся. Его шатало.

– Прости, – хрипло сказал он. – Прости, Мария Борисовна. Я… я не знал.

Он развернулся и вышел из палаты, даже не взглянув на меня. Было слышно, как тяжело удалялись его шаги по коридору. Ему нужно было время. Чтобы понять, что мир не делится на «своих хороших» и «чужих плохих». Что предатель может носить лицо друга.

– Жалко парня, – сказал я, возвращаясь к своему бруску липы.

– Жалко, – согласилась Мария Борисовна. Она откинулась на подушки, прикрыв глаза. – Но лучше пусть сейчас узнает цену людям, чем потом, когда нож в спину получит.

Мы помолчали. Честно, я уже хотел свалить из Кремля. Марии Борисовне уже ничего не грозит и, по сути, я выполнил то, ради чего сюда ехал. У меня были страхи касательно церкви, но теперь митрополит вряд ли что‑нибудь скажет против слова Великого князя. Всё‑таки в заговоре участвовал не абы кто, а целый архиепископ и ДРУГ митрополита!

– Митрий, – позвала вдруг меня Мария Борисовна.

– Да, Мария Борисовна.

– Иван сказал, что ты можешь просить, что хочешь, – произнесла она. – Серебро, земли, чин.

– Было такое, – откладывая нож сказал я.

– И что же ты выберешь? – Она улыбнулась, но глаза оставались серьёзными. – Можешь попросить серебра столько, что внукам хватит. Уедешь в свой Курмыш, построишь палаты каменные, будешь жить припеваючи. Или земли. Иван сейчас щедр, может и деревеньку с сотней душ пожаловать.

Я хмыкнул.

– Серебро – это хорошо, – протянул я. Честно, давно ожидал этого разговора и готовился к нему. – Оно открывает многие двери. Но ещё больше дверей оно закрывает, если у тебя нет меча, чтобы это серебро защитить. А в Курмыше… Курмыш на границе. Там сегодня ты богач, а завтра татары пришли – и ты никто.

Я посмотрел ей прямо в глаза.

– Морозов тоже был богат. И у него не то, что серебра, а золота у него было… куры не клевали. Помогло оно ему?

Мария Борисовна чуть прищурилась.

– Ты умён не по годам, Митрий. Так чего же ты хочешь?

Я понимал, что деньги не всегда могли помочь. В это время точно. Нужно было имя… Нет, не так. Нужна была броня, но не железная, а социальная.

– Я хочу стать своим, – сказал я твёрдо. – Не холопом, которого возвысили, а потом забыли. Не купцом, которого можно обобрать. Я хочу встать в один ряд с теми, кто решает судьбу этой земли.