– Не стоило, Генри, – шепчу и опускаю взгляд в пакет. Джинсы, свитер, светлый пуховик. Что-то голубое и что-то гладкое и бежевое с другой стороны.

– Ты собиралась ехать домой босиком и в шелковом барби-платье? – он не меняет положения тела, на лице каменная маска, руки спрятаны в карманах брюк.

Север переоделся. Темный кардиган расстегнут, под ним серая выглаженная рубашка из плотного коттона, застегнута наглухо до самого верха, черные джинсы обтягивают широкие бедра и прячут руки. Задерживаю взгляд на медной пряжке ремня и сглатываю, соскальзывая взглядом ниже. Генри тут же отступает и разворачивается боком.

– Спаси…

– Не стоит, – он обрывает мои слова и бесшумно выходит. Бросает через плечо: – Поторопись, я опаздываю.

– Но ты совсем не спал, – вспоминаю я и, поймав его удивленный взгляд, тушуюсь. – Тяжело работать в таком состоя…

– Ты переодеваешься, или я поеду один? – жестко, хлестко. Он такой переменчивый, что мне немного страшно.

Дверь хлопает, оставляя меня с растрепанными мыслями. На душе кошки скребут, а перед глазами пряжка и… Ох, как все это сложно, как волнительно, что я едва сдерживаю стон.

Через минуту выхожу из комнаты. Сапоги приятно постукивают невысокими каблуками по паркету. Джинсы немного великоваты в поясе, но на дне пакета нашелся кожаный ремень, что спас положение, и я не потеряла брюки при ходьбе. Свитер из мягкой ангоры ласково обнимает плечи и грудь: возле зеркала в комнате я позволила себе изучить одежду ладонями.

Как он угадал, что мне подойдет? О том, как попал в размер, я пока не вспоминаю – краснею от одной мысли, что видел меня обнаженной, но вкус… Генри меня не знает, но попал в точку. Так приятно было найти в незнакомом человеке что-то близкое, не вычурное и помпезное, как у многих богачей, а родное и теплое.

В руках мну перчатки и небесно-голубой берет. Генри окидывает меня беглым взглядом, замечает, как я любовно прижимаю к себе папку и отходит к двери.

– Просто позвони мне, когда решишь, а не решишь – не звони никогда, – говорит он сухо, не поворачиваясь, а меня в холод бросает. Почему я так волнуюсь рядом с ним и так боюсь его огорчить? Потерять. Разочаровать.

– Я не знаю твоего номера, – почти шепотом, глотая странный трепет и сдерживая колотун под ребрами, выдавливаю слова.

Генри немного оборачивается, и я любуюсь его очерченным профилем.

– В папке все есть. Только… – ждет, когда я подойду ближе. Молчит, и я понимаю без слов.

– Никто об этом не узнает, – хочу глаза его увидеть, но он не смотрит. Избегает зрительного контакта, а правая рука непроизвольно сжимается в кулак. Разжимается и снова смыкается.

Несколько долгих секунд он стоит неподвижно, мнется, будто хочет еще что-то сказать, а затем поворачивается и нависает надо мной высоким ростом. Мягко и невесомо ведет большим пальцем по подбородку, замирает возле губ.

– Я буду ждать. Сколько понадобится.

В машине Валерия молчит и смотрит вперед. За всю дорогу ни разу не поворачивает головы, словно я здесь просто рабочий водитель. А меня выламывает, мучает: я хочу ее внимания, но знаю, что не могу этого требовать. Не должен просить да и принимать тоже. Потому что увязну в чувствах и не выберусь. Не знаю ее, как человека, совсем ведь не знаю, но в душе что-то шевелится, когда смотрю и прислушиваюсь к тихому порывистому дыханию.

Поддерживаю игру в молчанку, хотя очень хочу слышать ее голос.

Направляю авто к воротам загородного поселка и притормаживаю у проходной.

– Я дальше сама, – вдруг говорит девушка и до белых косточек стискивает папку.

– Мне не сложно, – хочу сказать мягче, но цежу сквозь зубы, будто зол. Зол! Только на себя.

– Ты опаздываешь, – отвечает Лера и, глядя в боковое окно, беспощадно грызет губы. Я довольствуюсь изгибом ее затылка, кудрями светлых волос и хрупкими плечами под курткой. Знаю их объем, форму, чувствую под пальцами. Это невыносимо быть до мозга костей визуалом: помню все до единой родинки на ее животе и груди и одну на большом пальце правой ноги: когда проверял обморожение, успел заметить. За несколько секунд пока переодевал, вживил в себя каждую деталь женского тела.

После затяжной тишины в салоне, девушка поворачивается к ручке, но я блокирую дверь.

– Лера, – голос крошится. Тянусь и провожу подушечками пальцев по худенькой кисти. Валерия не вздрагивает, не одергивается, не дышит.

Поворачивает голову, но смотрит не на меня, а куда-то вниз. Будто в замедленной съемке, приподнимает синий, наполненный печалью, взгляд.

– Я нужна тебе, Генри? – вопрос заводит меня в тупик.

Нужна и не нужна. Я. Не. Знаю!

Сглатываю и хаотично думаю, как правильно ответить. Вдох, вдох, еще глубже. Мрак наступает и хочет заграбастать меня снова в тесную каморку, где царит мертвая тишина. Мышцу на шее сводит, будто кто-то дергает за струну, от этого я мелко подрагиваю.

Я устал, переволновался, без сна вторые сутки, а девушка, что должна просто стать купленной любовницей на три месяца, слишком меня волнует. Так сильно, что я приоткрываю губы и хватаю недостаток воздуха.

Теплая ладонь ложится на щеку, и Лера заставляет смотреть в глаза. За невидимую нить вытягивает душу, припечатывая, удерживая меня в реальности своим взглядом.

– Я изучу документы и позвоню тебе, – говорит она беззвучно, но я читаю по губам. И немного громче: – Только дождись, Север.

Киваю. Моя фамилия звучит по-особенному, наполняется ее личной хрипотцой. Застываю, как соляной столб. Вдохнуть хочу, но маленькая рука примораживает меня, заставляет замереть, будто иголка бабочку. Тонкие пальчики скользят по щеке и поглаживают суточную щетину. И взгляд. Этот взгляд все понимает. И губы. Ничего не спрашивают, только манят.

– Поцелуй меня на прощание, – говорит Лера, а я просто разрываюсь между «нельзя» и «умираю без этого». – Если хочешь, конечно, – добавляет она и нежно, позволяя снова дышать, снимает ладонь с моей щеки, словно боится поранить.

Она сидит рядом, натянувшись, словно канат над пропастью, и смотрит вперед. Ждет, знаю, но я не могу пойти навстречу – это как рыть себе могилу: медленно, ложкой, и понимать, что через три месяца твое холодное тело опустят в черную яму и прикроют сырой землей.

Снимаю блок с двери. Легкий щелчок, и девушка слегка вздрагивает. Несколько коротких вдохов, задержка, длинный выдох.

И она срывается: хватает ручку и выскакивает в морозный день.

Отсчитываю несколько секунд, закрываю плотно глаза и сдавливаю до хруста рулевое колесо.

– Тварь… Не могу… Лера! – вылетаю следом. Ботинки скользят по льду, но я настигаю девушку в несколько шагов. Хватаю за локоть, разворачиваю к себе и позволяю уткнуться в грудь.

– Почему с тобой так сложно? – говорит она глухо, сминая кардиган маленькими ручками. Хрупкие плечи подрагивают, а густые волосы лезут в глаза от порыва льдисто-сухого ветра. Целую пряди, кусаю, хочу запомнить их вкус и запах, потому что вряд ли Лера вернется ко мне. Это какое-то внутреннее предчувствие, что ломает меня, как подошва тяжелого сапога тонкую корку льда.

Даже если бы я захотел, не смог бы сказать сейчас и слова. Волнение сжимает, превращая в пружинку. Просто обнимаю Валерию, ничего другого не могу себе позволить, запоминаю тепло и вдыхаю ромашковый аромат, смешанный с цитрусовой нотой.

– Я не понимаю, – шепчет она и ищет губами мои губы. – Ты словно просишь остаться, но заставляешь уйти. Генри-и-и… – мое имя утопает в поцелуе.

Я сбрендил, если решил, что так сниму проклятие.

Этот благотворительный прием, этот договор с Валентиной… Все это перевернуло мою привычную жизнь. Мрачную, но жизнь. А теперь что?

Припухшие губы не позволяют мне выбраться из сладкого плена. Изучаю податливый рот, проталкиваюсь глубоко, переплетаясь с мякотью ее языка, и слышу, как колотится неровный пульс под пальцами на тонкой шее. Мой сердечный ритм выходит из привычной скорости и лупит в грудь так, что я еле стою на ногах. Лера горячая, открытая. Мне теперь не забыть вкус этого морозного поцелуя. Я считаю каждый вздох, глотаю сладость ее губ и позволяю эмоциям войти в мою душу и пустить корни. Волосы заплетают мою руку, согревают, щекочут кожу. Я хочу эту девушку, как безумец.