Смогу ли вылечиться потом, когда она уйдет? Нужно ли продолжать или стоит сейчас разорвать этот узел и прогнать?

Хочу вырвать папку из худых рук Валерии. Выдираю себя с кровью из ее объятий и тянусь, но девушка прищуривается и, шокируя меня, отступает.

– Нет, Генри! – чеканит и сводит брови. – Решил отказаться, не дав шанс?

– Ты не понимаешь, – рычу и снова тяну за талию к себе. Налетаю на губы, потому что хочу в последний раз утолить жажду. А она отталкивается, не впуская, и отсекает ласку возмущением:

– Как я могу понять, если ты ничего не говоришь?! Что здесь?! – показывает на папку и выставляет в защиту руку. – Говори!

– Договор на помолвку.

– Срок?

– Три месяца.

– Я изучу, а ты, – качает указательным пальцем из стороны в сторону, как метрономом. – А ты дождешься моего ответа, Генри Север!

Киваю, а затем мотаю головой.

– Валерия, ты меня возненавидишь.

– Я сама решу кого любить, а кого ненавидеть! Мне хватило мачехи с жестокими нравоучениями и подменой моих решений ее указаниями. Позволишь узнать тебя – так и будет, а нет – три месяца не так и много.

Стискиваю губы, я еще в силах промолчать и не сказать, как она метко и осознанно мыслит. Если бы Лера знала, как я хочу услышать «Я тебя люблю», как хочу позволить заполнить душу кем-то важным. Но это невозможно, пока не очищусь от прозорливой гадости. Ведьм на свете не бывает? Я тоже так думал. Думал, пока первая невеста не оказалась продажной, а когда я неосторожно проявил чувства, Вселенная наказала меня ее смертью. А вторая невеста – навсегда теперь напоминание о том, что я не смею распахивать душу, потому что это опасно для близких. Я не верю в совпадения, но знаю, что они есть. Дарья попала под машину, когда решила от меня уйти, и выжила, а после перестала кого-либо узнавать. Обе невесты не дотянули и до конца месяца помолвки.

Генри больше ничего не говорит. Легко соскальзывает по руке ладонью, будто запоминает прикосновения, и, быстро спрятавшись в авто, хлопает дверью.

Я провожаю его взглядом, а под колени вонзаются невидимые спицы – так и хочется упасть прямо в снег, чтобы остыть и привести нервы в порядок. Стою на морозе и не чувствую холода, только жар, что растревожил мое тело витыми, путанными лианами страсти.

Понимаю, что этот мужчина не просто отпечатается в сердце: он замрет наскальной живописью под ребрами и навечно закроет меня от других чувств. Согласна ли я на это? Что же это за брак по расчету по любви? Но до него еще бы дожить. Перекладываю папку в другую руку. Три месяца. Вот какой срок нужен Генри, чтобы разобраться, сможет ли он на мне жениться. А есть ли это время у моего отца?

В глазах Севера горел голод, я такой уже видела, и не раз. Вася тоже первый месяц с ума сходил, признавался в любви, под юбку лез, а я… Как я тогда не сдалась, сама не знаю, просто остановило что-то.

Но Генри все равно реагировал на меня иначе: от одного его взгляда у меня волосы на теле приподнимались и дыхание учащалось. Даже его небольшая особенность закрываться меня не пугала. Он – просто другой, не такой, как все.

Прохожу мимо соседских домов и прячу румяное лицо за сетью волос, кусаю припухшие губы.

Дядя Володя все равно замечает меня и машет из высокого окна. Друг семьи, но после болезни отца стал к нам приходить очень редко. Раньше приносил такие прекрасные букеты из конфет, что его жена – тетя Зоя – мастерила, мне жалко было их есть. Но теперь мачеха никого на порог не пускает, все шипит, что папе нужен покой, а я знаю, как он страдает от недостатка внимания. А сейчас в больнице еще хуже.

Спешу по тропинке мимо каменных клумб. Я хочу только переодеться, взять деньги и телефон и уехать к папе. Молюсь, что у меня получится это сделать очень быстро.

Дом встречает тишиной. Я надеюсь, что все разъехались по своим делам и, стараясь не шуметь, снимаю берет и перчатки. Не успеваю даже сложить вещи на полку и расстегнуть куртку, как в спину прилетает мерзкий голос:

– Явилась, – Валентина не скрывает отвращение, выходит из тени высокой пальмы в центре холла. Под четырехметровый потолок уходит ровный ряд мерцающих диодных лампочек. Новый год на носу.

Мачеха кривится и окидывает меня черным прищуренным взглядом: царапающим, будто когтем ястреба.

Я прячу папку за спиной и не знаю, что сказать. Сцепляю зубы и напяливаю на лицо безразличную маску.

– О, шлюшка вернулась, – в халатике ядовито-вишневого цвета, едва прикрывающим тощую попу, в гостиную выплывает Клава. Она что-то жует и грязными руками заводит черные патлы за ухо.

– Зачем ты так? – тихо проговариваю и утыкаю взгляд в пол. Зря ляпнула. Плечи жмет от усталости и страха, а в голове полный кавардак.

Валентина делает несколько резких шагов ко мне, а я отступаю к стене и шарахаюсь немного в сторону, отчего щекой влетаю в наряженную елку.

– Только не говори, что мне за это барахло еще платить придется, – фыркает мачеха и снова колет взглядом, окидывает меня презрением с ног до головы.

Я делаю вид, что не заметила ядовитых брызг в мое лицо, отвечаю сдержанно и без тени злорадства:

– Не переживайте, я сама все оплачу.

– Если такая самостоятельная, зачем приперлась? Неужто жених после первой ночи выгнал? Надо было тебя под опытного мужика сначала подсунуть, чтобы не позорила семью.

– Мне нужно вещи взять, – терпеливо-осторожно говорю и слежу за каждым ее движением. Она быстрая, как кобра. Я глубинно боюсь мачеху, но сейчас ниточка по имени «Генри» помогает мне не сдаться.

– Может, тебя еще обедом угостить? – ехидничает Валентина. Сестрица поддакивает мерзким смешком.

– Я ничего не хочу, спасибо, – стараюсь вкладывать вежливость в интонацию, хотя меня выворачивает наизнанку от неприятия и ярости. Держусь только ради отца и…

– Да кому эта мыша нужна? Я тебе говорила, мать, что она провалит мероприятие! – сводная сестра запрокидывает голову и трясет черными волосами, они как щетка для пола трут худощавые плечи.

Клаве всего пятнадцать, но выглядит она уже зрело: формы округлились, а на лице «блядский» налет. По-другому и не назовешь. Я даже подозреваю, что она давно уже женщина, в отличии от меня. Неосторожно пропускаю смешок, и, мачеха подступив ближе, бросает короткий, но разоблачающий, взгляд мне за спину.

Стискиваю папку сильнее, будто храню сокровище нибелунгов. Хочу разуться, но замечаю движение мамаши: она метит забрать у меня документы, отчего мне приходится увернуться и выставить перед собой ладонь.

– Нет! – отхожу и жмурюсь. Знаю, что сейчас будет взрыв, но не могу подставить Генри. Грудью лягу – не отдам этой змеюке папку!

– Что?! – мачеха расширяет и без того выпученные глаза и замахивается. Я успеваю отпрыгнуть, кривые ногти, как лапа тигра, пролетают возле носа. Вторая все же рука врезается в мое плечо и, пока я ловлю равновесие и пытаюсь не свалить елку, Валентина смачно врезает мне пощечину. Кожа трещит от удара и в миг нагревается.

– Это не ваше, не смейте! – вою от боли и прячу лицо под ладонью, не выпуская папку из рук. Отступаю, не обращая внимания на колючее дерево, пробираюсь на другую сторону холла.

– Какая важная стала, – кривляется сестрица. – Мам, лови ее!

Лечу на второй этаж и захлопываю дверь в комнату перед носом Клавы, отрезая ее хамство и маты мачехи.

Оседаю на пол. Жалеть себя я не стану, но слезы все равно ползут по щекам от шока.

– И что здесь? За что я буду тебя ненавидеть, Генри? – кладу папку на колени и, поглаживая по корочке кончиками пальцев, втягиваю тонкий запах кожи. Мне слышится аромат его рук: особенный, терпкий, тот, что остался на губах, подбородке, в волосах. Я пропиталась запахами дома Севера, пока спала в его постели, куталась в его простыни и одеяло.

Вот сейчас мне реально страшно. Что если внутри этой папки что-то похуже, чем за дверями?

И, не обращая внимания на ор и грохот за спиной, я распахиваю первую страницу.