Мой невеста – прекрасная женщина, и я безумно в нее влюблен.

И что мне с этим делать?

Скелетина-Алина выскальзывает на улицу первая, не прощаясь. Ну, и Бог с ней, вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся.

Давид как-то странно смотрит на Генри, а на выходе что-то быстро и некультурно шепчет ему на ухо. От наклона головы черные растрепанные волосы накрывают высокий лоб и прячут хитрые светлые глаза.

Север зло и неразборчиво шикает в ответ, кисло морщится и выталкивает друга на улицу взашей. Кажется, врач прилично перепил сегодня, еле на ногах стоит, но дерзкие слова все равно сыпятся из его рта. Могу себе только представить, что он там брякнул, отчего Генри чуть ли не позеленел.

И, вяло отмахнувшись от предложения Генри подбросить их на авто, Давид и его пассия уходят за пределы особняка, и серо-мглистое молоко ночи постепенно поглощает темные фигуры, будто соляная кислота.

Гости один за одним рассеиваются в городской перевязке дорог. Егор так и не появляется, будто спрятался в сторожке, как в панцире. Даже провожать не выходит. Мельком замечаю его в окне, но он быстро заходит вглубь здания, а я не смею пресыщать эмоции Генри своим интересом к лучшему другу.

Да и в голове и мыслях такой сумбур, что не до Егора. Отчего он не вышел к столу, я узнаю позже.

Женя предлагает провести домой моих родных, мол, ему все равно по пути, за руль выпившим не сесть.

Тетя с братом, обняв меня на прощание, уходят с Ильховским. Я еще долго вслушиваюсь в шуточки, что так и выстреливают из его взбалмошной головы. Чудик.

Генри держится рядом, кусает до красноты губы и старается не смотреть мне в глаза. И не приближается. То ли боится, то ли… Не хочу думать о том, что наше несчастье неизбежно, но все время возвращаюсь к нему. Шарм. Шарм. Шарм… Как шрам, что был когда-то глубокой раной, а сейчас грубо-нелепо затянулся и продолжает ныть… ныть… ныть… Особенно на плохую погоду.

Холодную и вязкую кутерьму Нового года взбивают несколько мощных залпов салюта. Я вздрагиваю, неосознанно обнимаю себя и сгибаю вперед плечи. Страшно. Грустно. И совсем не хочется радоваться.

Что за тайну хранит мой жених? И, похоже, хранит не один.

Ночь скрипит снегом, хрустит морозом и застывает на губах необоснованной горечью. Что-то все время идет не так. И сердце колотится, не хуже толкачика в ступе. Бух-бух-бух!

Неожиданно понимаю, что праздник сегодня совсем не праздник, что счастье – призрачный шанс, что любовь, что я пустила в свою душу, – хрупкая, незащищенная.

Вот такой мой Новый год – исполнение желаний и надежд.

За-блу-жде-ни-е.

Вспоминаю, что даже восемнадцатый отмечали теплее.

Мы с папой долго смотрели «Голубой огонек», кушали легкие закуски и попивали апельсиновый фреш. Потом он дремал в кресле, а я много писала и мечтала о своем девичьем счастье. Даже грезы о любви выливала в первые блоги: мечтами делилась, переживаниями.

Валентина с дочерью грели в этот раз свои кости где-то в теплых краях. Отец был не против их поездок, даже сам их туда отправил, и сейчас мне кажется, что он просто хотел побыть со мной вдвоем.

– Вот встретишь мужчину, – вдруг сказал папа и вгляделся в мерцающие огни на елке, – и оставишь меня. Я буду очень скучать, моя Леруся, – он протянул тонкокожую ладонь и попросил присесть рядом. – Как скучаю за твоей мамой. Немного не так, но все равно похоже…

– Все еще любишь ее? – заглядываю в выгоревшие серые глаза. Это у мамы были голубые, как у меня, а у отца стылые, как серебро. У Артура такие.

Папа заулыбался и, дрожащей слабой рукой поправив мне локоны, завел их за ухо.

– Всегда любил и никогда не перестану.

– А как же?… – я показала в сторону, где в конце коридора пряталась спальня мачехи.

– Валя – просто отвлечение, попытка жить дальше. Милая, настоящая любовь – это на всю жизнь. Иначе не бывает. Она слепа, глуха и беспомощна. Но вечная. А еще всесильная. Помни об этом.

– Только не может к жизни вернуть, – наклонив голову, я спрятала глаза, что собрались разродиться слезами. – Значит, она может не все.

– Глупая, – папа на миг умолк и слабо заулыбался. Он дышал тяжело, свистел через нос и приоткрывал сухие губы. – Она не может умереть. Как невозможно оттянуть рассвет, так нельзя остановить любовь. Как нельзя убить восход солнца после ночи, так и любовь бесконечна, сильная, безгранична.

– А как ее узнать? Как понять, что это она, та самая. Тот самый, вернее.

– Все просто, – отец нежно поцеловал меня в висок и приобнял за плечи. В каждом его движении была истощенность и боль. – Оно легонько екнет под ребрами, вонзит острую и горячую занозу в сердце, глубоко-глубоко, и ты не сможешь жить, как прежде. Все изменится, мир станет другим, ты станешь другой.

– Звучит, как сказка.

– И есть сказка. Любить – это всегда чудо, моя Синдерелла.

– Пап, я так хочу маму помнить. Очень хочу.

Он ласково погладил меня по щеке и прошептал:

– Я знаю. Я знаю. Знаю, малыш… Я буду помнить за нас двоих. И маленького братика, что где-то там на небе развлекает нашу маму, тоже буду помнить. Зато ей не одиноко. И мы справимся. Сможем. Ох, украдут у меня дочурку скоро, сердцем чувствую.

– Я не позволю тебе скучать, все равно буду рядом. Да и когда это будет? Лет через пять, не раньше. Не собираюсь выходить за первого встречного…

Но получилось все наоборот. Я встретила любовь, но потеряла отца. И его слова о любви сбылись: я теперь другая.

В дом с Генри возвращаемся молча, и каждый разбредается по своим углам, не сговариваясь. Нам просто нужно подумать. Отдохнуть друг от друга.

Я невыносимо, до жара в груди, ждала, когда все разойдутся. То ли хотелось просто побыть вдвоем с женихом, то ли забиться в ванной и пореветь.

Не могу решить, что из этого выбрать, даже после того, как дверь захлопывается от сквозняка и взрывает в гостинной бомбу тишины.

Пока я прибираю на кухне и расставляю чистые тарелки и посуду в шкаф, Север все-таки отвечает на запоздалый звонок, что последние полчаса прорывался в домашний и без того разрушенный уют. Я не вслушиваюсь, о чем Генри говорит. Так тоскливо и тошно, что единственное желание внутри – это, чтобы меня оставили в покое.

Вытираю руки о полотенце и хватаю телефон. Слова льются, как цунами, ложатся в колючие строки, кусают сердце и сдавливают грудь обручем необратимости.

«Любовь? Случалась ли с вами? Ждете? Ищете? Ту бессмысленную штуку, которую все боготворят. Это самообман. Нет ничего хуже этого чувства. На самом деле, это самое ужасное, что может с вами случиться. Особенно если она не взаимная. Или вы – везунчик и встретили свою судьбу? Уверены, что это она? Ах! Да… Глаза в глаза, по венам ток… Знаю. Знаю. Знаю! И не хочу ничего подобного! Вот не хочу, и все! Прочь. Прочь. Прочь из головы. Потому что боль и ад еще не наступил, а рай давно превратился в иллюзию. Ты на подходе в пекло. Занес ногу, наклонил корпус, и остался один шаг до бездны…».

И отправляю. Бред. Гнев. Ярость. Оно меня распирает изнутри и норовит разорвать, потому я хочу это выложить, хочу поделиться с миром. Просто чтобы очиститься и снять с плеч груз. Но легче не становится.

Значок Яси горит он-лайн, но я не стану писать первая. Пусть она уже осознает, что была неправа. Хотя руки нет-нет да и тянутся к кнопочке «мои подписчики», чтобы посмотреть обновления.

Но я вовремя себя одергиваю. Время лечит…

И мысли о несостоявшейся подруге плавно возвращаются к жениху. Он все время в моей голове, теплом на коже, вкусом на губах, даже колючками в паху, что протыкают меня от одних воспоминаний. Как он испугался в кабинете, в глазах просто замер целый мир и пошел трещинами, а сейчас, наверное, думает, что я обиделась. Вот же глупая, прав был папа!

Очень хочу знать тайну Генри, но я обещала не спрашивать. Обещала. И это больно, потому что все таится в глубине его золотых глаз, а я все равно ни хрена не понимаю. Что между нами происходит? Что будет дальше?