Как она бежала! На каблуках, в длинном платье. Как еще туфлю не потеряла для полного счастья? Чтобы уж точно, как Золушка. Да только я – принц сомнительный.

И понесла ее нелегкая в ту часть галереи, что я приказал закрыть. Бошки разнесу охранникам. Уволю к чертям всех!

Застываю возле девушки и первый миг не знаю, что делать. Как подросток, теряю дар речи. Некрасивая? Тетка свихнулась, наверное. Гладкая кожа Валерии переливается перламутром, ресницы плотно сплетаются между собой и прячут светло-синие глаза. Губы дрожат и белеют от напряжения. Касаюсь острого локтя и ловлю трепет через кожу: боится. Меня? Я должен сделать вид, что не знаю ее, ни словом не обмолвиться о, как мне сейчас кажется, провальном вложении средств. Но где я не терял пару сотен тысяч баксов?

– Пойдем, я покажу тебе тихое и уютное место. Тебе понравится, – ой, дур-р-рак! Сам же себя и разрушаю. Но, может, лучше замертво упасть на месте, чем вообще не пытаться? Пока жив – шанс возможен.

Охранник вклинивается невовремя, но я все-таки замечаю ее короткий кивок. Отрезаю Егору «нет» и, когда он скрывается в переливах живой музыки, я льдом застываю от взгляда Валерии. Говорите мне, что хотите, но я – придурок и добровольно лезу в пламя макушкой. Но отчет до часа Х пока не пошел, потому я могу еще отказаться.

Когда мы идем через зал, я тихо надеюсь, что Валерия тупая, дурная или бешеная стерва. Чтобы уж наверняка был холостой выстрел. Выбрал самую конченную мать, глянул фото дурнушки, но так глупо промахнулся, точнее лоханулся. Извините за жаргон, но, или Валентина хотела меня обмануть, или ей срочно нужно было избавиться от падчерицы. Ладно, это их семейные заморочки, мне они не интересны. Пусть наслаждаются лишними нулями на счете. Одно меня смутило: что перевод оказался на имя второй, родной дочери – Клавдии. Видно, мачеха заранее побеспокоилась, чтобы Валерии ничего не досталось. Но если девушка снимет проклятие, я ее озолочу и сам. Только бы все получилось.

Головы мужчин поворачиваются за нами. Голодные взгляды блестят жадностью и завистью. Женская половина этого действа остается равнодушной. Я – не просто невидимка, я – человек, к которому противоположный пол может испытывать только отвращение.

Не буду вдаваться в подробности, когда это началось. Пока скажу одно: я успел пройти две помолвки, и обе закончились плачевно. Первая невеста погибла в аварии, а вторая свихнулась. На третью я решился через пять лет после того, как остался один. Этого достаточно, чтобы понимать насколько важно, чтобы Валерия была последней.

Мы проходим через арку, где музыканты играют джаз-фанк. Пары пляшут, зал кружится в ритме зеркальных отблесков, а я тяну свою спутницу дальше, в темноту, отрезанную глухой тишиной.

За ширмой с потолка проливается синеватый свет и раскрашивает золотистые волосы Валерии легкой изморозью. Кажется, проведи ладонью, и капли воды окропят пальцы. Кто так затянул ее прическу? Кто так поиздевался над природной красотой?

Девушка молчит. Смотрит куда-то в свое никуда и слова не роняет. Ее ничего не восхищает. Люди, наряды, гламур. Кажется, пальцы сейчас рванут в декольте и разорвут к хренам это розовое ванильное платье и выпустят наружу настоящую Валерию. Чистую и нежную.

Впору мне бежать, но пока рано делать выводы. Я все еще надеюсь на то, что девушка окажется совсем другой внутри. Плоской, как этот наряд, и искусственной, как замудренная прическа на золотых волосах.

Я готовился, да. Должен был соблазнить девушку и подбить ее на помолвку. Официальную. Потому впереди нас ждет украшенная лампочками беседка и свой личный официант.

Подтянутый паренек кланяется, слушает мой заказ и быстро убегает.

Прежде, чем позволить девушке сесть, я подхожу со спины, завожу руки вперед и аккуратно снимаю ее меховую накидку. Валерия немного ежится. От неприязни, я знаю. Другой реакции на меня и быть не может. Удивительно, что она вообще согласилась со мной пойти, а не дала пощечину и не смоталась. Так делают почти все. Я привык.

А для удовлетворения нерастраченной похоти всегда есть бездушные шлюхи или родной кулак. Но ни то, ни другое не снимет с меня многолетнее ярмо.

– Как тебя зовут? – решаюсь спросить и устраиваюсь напротив.

– Можно подумать, что вы не знаете, – отвечает и опускает глаза.

Не понял! Что она имеет в виду? Неужели мачеха меня подставила?

Валерия ведет плечом.

– Меня многие знают.

– Интересно, – складываю руки перед собой и приподнимаю бровь. Злость внутри закипает. Выдала-таки продажная тетка. Если это разнесется, моему бизнесу грозит быстрый финал. – И за какие заслуги? – все еще надеюсь, что начнет хвалиться, заливать о том, какая она ценная личность. Знает же меня, в курсе количества нулей на счету. А еще говорят, что под одной крышей вырастают разные люди. Как бы не так!

Но Валерия искренне удивляется. Синие глаза расширяются, а ресницы дрожат, как снежинки на еловых колючках.

– Тогда неважно. Меня зовут Валерия, а вас?

– А вот это было смешно, – откидываюсь назад, почти опрокидывая стул. Держусь на носочках. – Можно подумать, ты меня не знаешь?!

– Знаю, – отвечает спокойно и смотрит прямо. – Просто познакомиться лично, мне кажется, правильно.

Зачем пошла, сама не понимаю. Повелась на какое-то чутье, что стояло под горлом. Запуталась в удушающем запахе шарма. Фантомном, несуществующем, но причиняющим мне боль. Генри тащил меня, заманивал в ловушку. И я соглашалась.

Вся соль в том, что мне нравятся те мужчины, у кого есть этот невидимый дар, но они никогда не посмотрят в мою сторону. Если бы не отец, я бы замуж никогда не пошла. Смысла в этом просто нет. От шарма мне не избавиться, а кромсать сердце и жить с нелюбимым – ниже моих жизненных принципов.

Но почему он пошел? Не как Вася, что по сути бегал за моими деньгами, вернее, не моими, а отцовскими. И когда узнал, что мы на грани банкротства, а папа лежит при смерти – его сдуло, как пепел с нашего порога.

Больнее всего было услышать, как я ему была противна все это время. Несколько месяцев увивался, а потом кол в мое сердце вонзил и бежать. Но я все равно его не виню, он неплохой парень, а корысть почти всех разъела в наше время.

Хорошо, что его шарм был слабым и быстро вывертился из моей души. Но пострадала я прилично, хоть и мать-мачеха не позволяла мне расслабиться: нагружала не только работой, но и своими нравоучениями. Она любительница пройтись по слабым местам с бульдозером, хотя и глазастая – мое психологическое состояние ловила на раз. Всегда знала, плохо мне или хорошо. Если первое – неприкрыто ликовала, на второе подсовывала новую пакость. А отцу я никогда не показывала свои переживания. Они ему во время болезни не нужны, потому скрывала чувства и эмоции от всех. Всегда цвела и научилась чудно притворяться.

– Валерия, скажи, чем ты так популярна, что я обязан знать твою личность?

– Не обязаны, – отвечаю бесстрастно, а у самой коленки дрожат. И от холода, и от возбуждения. Шарм всегда бьет по слабому месту. Мне восемнадцать, гормоны в самом разгаре, хочется любви и прикосновений, а я этого лишена.

– Извини, – отвечает Генри и всматривается в мое лицо. Смотрит, какая я уродина? В янтарных глазах пляшут смешливые огоньки, будто издеваются. Я опускаю глаза, чтобы не разволноваться слишком, и соскальзываю взглядом по белому рукаву мужской рубашки и замираю на крепких кистях. Выраженный рисунок вен, широкая кость, ладонь, как длань громовержца.

От подброшенных воображением картинок, где Генри ласково изучает мое тело, мне становится худо.

Тяжело выдыхаю и хватаю бокал воды. Жадно пью, но не напиваюсь. Не этого я хочу, не нужны мне такие проблемы. Мачеха будто в яблочко попала, выбрав именно Генри в женихи.

– Валерия, ты слышишь? – громко говорит мужчина и хмурится.

– Да, – вздрагиваю.

– И?

Понимаю, что он задал вопрос, но я пропустила его мимо ушей, что сейчас краснее вареных раков.