Стараюсь улыбаться мягко и немного поглаживать ее плечо, чтобы расслабить и научить мне доверять.

– За то, что не смогла меня полюбить, – отвечает девушка тихо и, всматриваясь в мои глаза, коротко сглатывает.

Генри ведет себя сдержанно и немного холодно, но я замечаю, как напряжены его скулы, и слышу, как стучат зубы. Волнуется? Злится?

Лед снимает жар со щек, но тупая боль все равно заставляет меня вздрагивать от прикосновений. Каждый раз Генри вздрагивает со мной, но упорно обрабатывает перекисью царапины, ласково дует на ранки, хотя я к боли привыкла, и в конце цепляет на мое лицо маленькую полоску пластыря.

– Почему три месяца? – спрашиваю, когда мужчина отходит к кофемашине и запускает программу. Замечаю, как дрожат его пальцы.

– Мне кажется, что этого времени достаточно, чтобы узнать друг друга, – он не поворачивается и пожимает плечом. Тянется за чашками, достает из холодильника баночку со сливками.

– Я не первая, да?

От последнего вопроса Север замирает, чашка падает боком на стол, и густые сливки забрызгивают темный кардиган.

А у меня перед глазами его объятия с сестрой. Ну, бред же! Может, она сама к нему на шею бросилась по совету мамаши? Ох, как же внутри горит от одной мысли, что Генри не такой, как кажется. Вдруг я ему нужна не потому что нравлюсь? Глупо… Шарм все перепутал. Как понять правдивы чувства мужчины или нет?

– Лера, много вопросов, – говорит Генри остывшим голосом: низким, гудящим. Стаскивает кофту, не расстегивая, через голову и остается в серой рубашке, что плотно обнимает его широкие плечи. – Ты должна понимать, что я – взрослый мужчина и прошел долгий путь, – он поворачивается, бросает в меня короткий острый взгляд и, сложив руки на груди, приседает на край стола. – Есть вещи, о которых я не хочу говорить и не люблю вспоминать, потому прошу отнесись с пониманием. Не задавай мне личных вопросов. Рано еще.

– А как мне знать, что этот вопрос личный, а другой нет: ты список составишь? К договору прикрепишь? – я понимаю, что иду по минному полю. Мы – чужие люди, и у Генри свои причины что-то скрывать, но я должна убедиться, не вешаю ли я на свою шею еще одно ярмо, не ступаю ли я из одной пропасти в другую. Вдруг он только кажется хорошим? И мне страшно…

Север молчит и смотрит на меня. Устало закатывает глаза и, когда сигнал на машине оповещает о том, что кофе готов, отворачивается со вздохом облегчения.

Поднимаюсь и подхожу ближе. Генри не спал всю ночь, я не могу ему позволить это сделать. Накрываю его руку своей, по телу пробегает стрела дрожи, что превращает мой голос в сип:

– Не нужно.

Он застывает, как будто его тоже прошибло невидимым током. Я даже замечаю, как на шее вздрагивают крепкие мышцы, и жилка начинает активно пульсировать.

– Что? – хрипло и настороженно спрашивает Север и немного поворачивается.

– Отдохни. Не пей кофе. Ты не спал всю ночь, сделаешь только хуже. Я подожду, сколько нужно подожду. А потом мы сможем нормально поговорить.

– А ты? – он говорит, чуть опустив голову. Не смотрит на меня, дерет золотом глаз кафельную панель.

– Я музыку послушаю. У тебя есть вай-фай?

– Конечно. Пароль: девять двоек.

Север расслабляет плечи, только когда я отнимаю руку и отхожу в сторону.

– Вот и отлично, – шепчу и осторожно, выудив из шкафа полотенце, убираю остатки сливок со стола. Генри стоит рядом, и от его близости у меня темнеет в глазах. Он так пахнет, он так притягивает меня, но я не могу показать это: слишком быстро. Не поверит, да и шарм… будь он сто раз неладен!

Меня мучают сомнения, тело все еще ноет от ударов, но мужчина на ногах много часов, а с его особенностью закрываться – это рискованно. Я просто подожду несколько часов, они ничего не поменяют.

– Лера, – Генри встает рядом. – Мой дом – твой дом. Делай тут, что хочешь , только на третий этаж не ходи: там сплошной мусор, ноги сломать можно.

– Ты слишком добр ко мне, Север, – говорю через плечо и замечаю какие глубокие у него глаза. Даже глубже, чем мне казалось сначала.

– Ты меня плохо знаешь, – он отходит в сторону, тушуется, а я все еще чувствую спиной его тепло. – Я не очень общительный, потому мне сложно.

– Иди, я все понимаю, – добавляю в догонку, когда Генри замирает в дверях, будто сомневается, оставлять меня одну или нет.

Он долго смотрит, темная челка немного прикрывает лоб, а в золотистых глазах читается неподдельная благодарность. Эта минута, что протягивает между нами невидимую нить, разбрасывает по моим плечам шальную волну щекотливых мурашек. Шарм уже глубоко проник под кожу, я даже не замечаю, как новые и новые порции вливаются в кровь. Просто любуюсь мужчиной, потому что Север – для меня и рыцарь, и спаситель, и жених. Никто так не беспокоился обо мне, никто не берег. И мне уже плевать на то, что не полюбит, главное, что он – хороший человек. Я верю в это.

Генри кивает, будто соглашается со своими мыслями, и стремительно уходит из кухни в холл. Почти сразу ритмичные шаги появляются на лестнице и исчезают в глубине дома.

Какое-то время я стою в центре кухни и разглядываю чисто-белую посуду. Все ровное, классическое, без всяких излишеств, без рисунков и вычурных форм. И стол, и стулья: все белое, как снег за окном.

Легкий тюль беспокойно колышется, когда я подхожу ближе. Двор широкий, справа пристройки – беседка и какое-то небольшое здание, слева – сад, сейчас голый и редкий, только снег шапками расселся на молодых ветках. Чуть вдали, за растянутым полем за двором, спуск к реке, что сейчас больше похожа на вытянутую атласную ленту, а за ней виднеются черные коряги диких деревьев.

Нахожу в сумке телефон. Мне нужно выговориться, высвободить боль и гнев. Я умею это делать по-своему: словами. Я – блогер. В сети меня знают, как Мики Вайт и никто не догадывается, чья я дочь и чья теперь невеста, пока неофициально. Я просто пишу то, что на душе, а читателям нравится.

Когда-то я мечтала стать пианисткой, но не сложилось… И хорошо, что Генри не помнит этого скандала. Позор, после которого я никогда не буду играть. Да, мне было всего шестнадцать, но я помню все так четко, словно это случилось вчера. Или сегодня.

Открываю новую заметку и выливаю все, что на сердце:

«Стать силой. Стать свободой. Стать покоем.

Но разве возможно это, когда вокруг одни разочарования? Когда очередной предатель сменяет другого, когда близкие становятся врагами, а лучшие друзья оказываются где-то там за стеной прошлых лет? Как идти дальше, когда те, от кого ждешь поддержки – отворачиваются, а незнакомые чужие люди обнимают невидимым покрывалом заботы и предлагают руку помощи? Ты говоришь последним «спасибо» и глотаешь слезы, потому что не можешь поверить в такую расстановку сил. Почти как, если бы рыба стала птицей, или белая шашка превратилась в черную.

Пусть, пусть, пусть…

Заслужила. Где-то позволила больше, где-то слепо открыла душу. Мало любила, мало верила, мало отдавала. Но разве любовь не должна быть безграничной, не должна исцелять, не должна раскрывать сердца?

Наверное, я просто не умею жить. Не понимаю простых вещей. Не умею любить достаточно хорошо.

Стать пустотой. Стать глубиной. Стать тишиной.

Да, мерной тишиной, в которой удобно спрятаться. И чтобы больше никто не посмел влезть в эту личную темноту. Никому не позволить себя ранить, чтобы не писать унылые строки, а нести в мир только светлое и вечное. Лучше быть льдом, чем тлеть, бесконечно тлеть от обид и несправедливости. И надеяться, что очередной ледокол от руки друга или близкого человека не ударит в сердце. А если замахнется, чтобы намертво, с одного маха. Кто знает, где оно спасение?».

После долго отвечаю на комментарии подписчиков и, устроившись на диване, незаметно засыпаю.

Просыпаюсь от хлопка. Голова кружится, словно я попал в вечную карусель. Приходится придерживаться стенки, чтобы не упасть и добраться до ванны, но прохладная вода быстро приводит в чувства.