– Поищи на полке над головой, – говорю я и поворачиваюсь к Генри. – У тебя точно все в порядке? Пусть он посмотрит, вдруг это временное облегчение.

И он соглашается. Отряхивает ладони от земли, сжимая меня между руками, а потом целует. Не стесняясь, глубоко, настойчиво, так жестко, что, когда он отступает, мне приходится привалиться спиной к столу и попытаться не упасть от головокружения.

Север быстро ополаскивает руки и снова подбирается ближе.

– Я скоро, – проводит большим пальцем по нижней губе, оставляя капельки влаги на коже, и скрещивает наши взгляды. Застываем на долгие секунды, пока Давид не начинает многозначительно кашлять.

– Я его не украду, – смеется он через плечо и сразу исчезает в холле.

Выставляю цветы на подоконник, подливаю им свежей воды и, прибрав рыхлую землю в пакет, присаживаюсь за стол.

Тоскливо осознавать, что папы больше нет. Дом придется продать за долги по бизнесу, да и магазины тоже. Так жаль, что любимое дело отца перейдет кому-то другому.

Судя по уверенности Валентины, после передачи наследства я еще останусь должна. И, буду неискренней, если скажу, что я не надеюсь на помощь Генри. Потому что просто окажусь на улице. Жизнь прекрасна, не так ли?

– Валерия, – зовет меня из холла Егор. – К тебе снова та женщина пришла. Олеся. Пропустить? Она вся в слезах, умоляла очень.

Меня сковывает холодом, но я осторожно выглядываю из кухни, будто боюсь, что воздух пойдет трещинами, и разрешаю ее пропустить.

– Лера, – выдыхает тетя и держит перед собой сумочку до скрипа кожи. – Пожалуйста, выслушай меня.

– Проходите, – говорю холодно и возвращаюсь в кухню. Мне нужна секунда прийти в себя. Я так любила этого человека, а она очередная лживая тварь. Не понимаю зачем сейчас пришла, но я не могу ее вытолкать. Чувства свежи, и так больно вырывать из груди еще одного близкого.

Олеся раздевается и тихо проходит за мной, не садится, просто ждет в дверях и молчит, а я тяну время, надеясь, что нам не придется говорить наедине, и Север с Давидом поскорее вернутся из кабинета. Но они что-то бурно обсуждают, а секунды хлопают по ушам, глушат и стискивают виски.

– Лера, детка, – начинает тетя Леся. Ее сбивчивый голос заставляет меня повернуться и всмотреться в измученное осунувшееся лицо. Под глазами запавшие серые круги. – Я не специально, я не… похищала.

– А что тогда? Артур – мой брат?

Она резко выдыхает и опускает плечи.

– Да.

Я сдавливаю челюсть и боюсь, что раскрошу зубную эмаль, если не избавлюсь от напряжения. Тянусь к фильтру и набираю полный стакан воды.

Хочу сделать глоток, но замечаю голодный и горячий взгляд тети и ставлю стакан перед ней.

– Садитесь, я выслушаю, – подвигаю воду по столу, а себе набираю еще. Так и остаюсь у рабочего стола, оперевшись спиной и прижав холодный стакан к губам.

Жду. Так долго, что сердце начинает молоть ребра.

– Я была акушеркой у твоей мамы, – говорит тетя Леся. Пьет воду, руки дрожат, как у контуженной. – Роды были сложные, отслойка плаценты.

Она тяжело вдыхает-выдыхает, снова пьет и ставит пустой стакан на стол.

– Когда констатировали смерть Зои, я все еще надеялась спасти… – она прячет лицо в ладонях, а я замечаю, как тихо и настороженно из холла выходит Генри. Он замирает в проходе, а тетя продолжает говорить: – Малыша достали из мертвого тела, сердце его не билось. Я не знала, как сообщить Толе о такой потере. Я же его всю жизнь любила, Лера, ждала, верила, что когда-нибудь… – она всхлипывает и тянется за пустым стаканом. Я перехватываю и набираю ей еще воды. Пальцы дрожат, а в груди эмоции колошматят в фарш мое сердце.

– Малыша чудом откачали, но прогнозы были плохие, – продолжает тетя.

– И ты решила его спрятать от нас? Забрать у отца единственную надежду жить?

– Я боялась, что больной ребенок ему будет не нужен, что он станет винить малыша в смерти Зои, – она плачет и оправдывается. – Он же с ума по ней сходил.

Генри подходит ко мне, будто видит, что я еле стою. Ждет пока я напьюсь воды и обнимает.

– Лера, прости меня, – поднимает наполненный печалью взгляд тетя Леся. – Я не хочу терять еще и тебя, ты же мне как дочь. Пожалуйста, не отворачивайся.

– Почему именно сейчас вскрылась эта тайна? – напираю, но Генри сжимает мои плечи, будто просит быть помягче, и я сдаюсь. Плачу на его плече, а потом бегу к тете и обнимаю ее, потому что роднее у меня никого нет.

– Кому-то было выгодно сделать Анатолию хуже. Я давно хотела признаться, но все не было удачного времени, – она гладит меня по голове. – Первые лет восемь после смерти Зои отец никого к себе не подпускал, я не могла ему показать Артура, он и так срывался. Ты же была смышленным ребенком и все видела. А потом неожиданно появилась Валентина, и Толя заболел. Я упустила момент, понимаешь? Так жалею, что узнал он об этом не от меня. Я бы нашла правильные слова.

– Как Артур? – шепчу я, приподнимая голову.

– Я поэтому и приехала к тебе, Лера, – нижняя губа тети дрожит. – Он закрылся. Совсем закрылся, детка. Ушел в себя еще в больнице, домой добрались кое-как, и все… Я не знаю, что делать.

– Почему ты раньше не пришла? – встаю и тянусь за спасительной рукой Генри.

– Боялась, что выгонишь, – тетя Лера заламывает руки. – Что не признаешь.

– Он – мой брат, и я его в обиду не дам. Поехали.

Давид не унимается. Уличает меня во лжи, обвиняет в глупости, пытается выведать информацию и так, и эдак, но я стойко выдерживаю его напор и выпроваживаю домой. Он – хороший друг, но не люблю навязчивость, потому последние время мы общаемся с ним редко, чаще слышу о его похождениях от Женьки. Потому что ураган Давид выносит мне временами мозг. Хоть тайны он и умеет хранить, но сейчас я просто хочу подержать все в себе.

– Я же еще вернусь, Генри, – грозит он мне пальцем и коварно улыбается на все свои бело-белые зубы.

– Конечно-конечно, – выталкиваю его на заснеженную улицу, а сам думаю, не дать ли указание на проходной не пускать семейного врача и друга по совместительству. Ну, пару недель, пока мы с Лерой не притремся друг к другу. Но мы с Бергманом столько лет дружны, что я отметаю все нелепые мысли на их подлете.

С улыбкой возвращаюсь в кухню и удивляюсь, что Лера там не одна.

Тетя Леся плачет, ромашка стоит у стола и качается. Только бы не упала.

– Я боялась, что больной ребенок ему будет не нужен, что он станет винить малыша в смерти Зои, – женщина застывает, как манекен, над пустым стаканом, обнимает стенки сосуда пальцами.

Лера бросает на меня короткий взгляд, и я все-таки подбираюсь ближе. Это так тяжело, когда важному человеку больно. Хочется переложить этот груз на свои плечи. Надеясь, что мои объятия хоть немного помогут, обнимаю невесту и сдерживаю ее порывы злости.

А затем мы едем все вместе к Артуру. Я помню его внешне и помню его взгляд. Загнанный и пустой. И меня это так волнует, что кожа на руле бесконечно скрипит.

На перекрестке Лера кладет ладонь и поглаживает мои пальцы.

– Спасибо.

– Ты как? – спрашиваю и стараюсь натурально улыбаться.

Тетя Леся тихо сидит позади и изредка тянет носом.

– Стараюсь не сломаться, – Лера не скрывает переживания, но спину не сутулит, шею держит ровно. Она как тополь, что не согнут ураганные ветра. Только бы с корнем не вырвало.

Наклоняюсь к ней и совсем тихо говорю:

– Артур – тот самый особенный друг?

Густые ресницы вздрагивают и приоткрывают синие глаза.

– Да, твой конкурент.

– Без сомнений я в проигрыше, – заворачиваю машину ко двору.

А Лера хмыкает и показывает нужный подъезд:

– Ты просто на другом уровне. Он всегда был мне только другом, да и маленький.

Тетя идет вперед и смотрит в пол. И в уже в квартире я понимаю, почему она так подавлена.

Смотрю на загнанного в углу парня, и волна тревоги поднимается к горлу. Когда родителей не стало, я мог уходить в свою темноту на долгие сутки, пока не падал с голоду. Егор и Давид вытащили, так бы я просто подох в своем громадном доме.