– Лера, – обрывает меня Генри, – не нужно сейчас об этом, ведь не исправить. Все в мире циклично. Тот, кто причинил зло обязательно расплатится.

– Когда мне было пять он часто рассказывал о маме, – задумчиво протягиваю и смотрю, как широкая ладонь Генри стискивает угол стола.

Артур заинтересованно поднимает голову и отцепляется от тети Леси. Жених расставляет чашки и присаживается рядом со мной, а я не знаю стоит ли дальше развивать больную тему.

– Лера, детка, Артуру важно узнать больше, – говорит тетя. – Я не буду себя обелять, признаю – поступила эгоистично. Я думала, что в будущем он оценит помощь, даже сможет увидеть во мне тоже женщину. Но что теперь вспоминать? Артур – мой сын, родной, даже если не по крови. Прости меня еще раз, – она подает брату руку.

Он ведет плечом и встряхивает головой, а в пальцах звонко перестукиваются алые бусы.

– Я не обижаюсь, мам. Нисколечко, – утыкается в чай чуть не носом и, сгребая с тарелки блинчик, с аппетитом вгрызается в него и почти мурчит, пока жует.

– Как ты так, Артур? Тебя один запах этого лакомства должен был разбудить. Глубоко ты забрался, – Генри протягивает руку через стол и мягко стискивает плечо брата, но тот как-то натянуто улыбается и отклоняется.

– Честно? Я Лею ждал. Она не хотела танцевать, а вот подвернулся случай ее заставить.

– Да врешь ты все, – удивляюсь я и, отмахиваясь от невидимых мошек, тоже беру блинчик. Складываю его уголком, пряча внутрь консервированную ягодку вишни. Протягиваю Северу. Жених с улыбкой перехватывает угощенье и ласково проводит по пальцам. Так, чтобы никто не заметил.

– Нэ фру, – с забитым ртом говорит Артур. Пережевывает быстро, запивает чаем. – Ты же тогда в яму свалилась не по своей вине. Что ты до сих пор не выбралась из ступора? Знаешь, как меня достать из темного уголка, а себя вытащила? Или как те умершие доктора, которые не лгут?

Я замираю над следующим блином и хлопаю глазами.

– Ты что совсем дурак так долго притворяться?! Мама чуть с ума не сошла.

– Ничего, ей полезно, – он толкает тетю Лесю плечом в плечо, отчего она выплескивает чай на белую скатерть. – Это была месть. Сейчас уже привязался, мать все-таки, но суть же не меняется, – он резко поворачивается к ней и говорит совсем не мальчишеским голосом: грубым и басовитым: – Ты меня украла, а за такое в тюрьму сажают.

– Артур, – встряет Генри. – Попробуй пройти жизнь без ошибок. Не получится. Потому не суди, не судим будешь.

Парень хмыкает и отклоняется на спинку стула: он напоминает тигра, что затаил коварство и вот-вот бросится на жертву. Он похудел, почти истлел. И все это ради мести и попытки что-то доказать?

– А ты расскажешь нам, великий мудрый Генри Север, о своих невестах? Сколько их было? Две-три? Или четыре?

Чашка Генри выскальзывает и ударяется о край блюдца. Разлетается на части. Север сжимает кулаки, ставит их перед собой, а потом встает, стул с ужасным скрипом отъезжает назад, и жених, печатая шаги, выходит из кухни.

Я хватаю ртом воздух, потому что не знаю, что сказать. Смотрю на Артура обжигающим взглядом. Зачем он так? Ведь Север к нему с открытой душой.

– Ну, что ты? – язвит брат и кривит губы. – Иди за ним! Только не прибегай плакаться, когда начнешь сходить с ума.

– Артур, а ну прекрати! – вступается тетя Леся.

– А то что? Ты мне даже не мать! Адиос! – он тоже встает, и через минуту хлопает дверь в его комнату.

Вот и помирились. Вот и помогли.

– Лера, прости его. Это, наверное, подростковое, – мямлит тетя и сникает.

– Я все понимаю, – мне удается встать спокойно и даже выровнять одеревеневшие ноги.

Иду искать Генри и нахожу его в гостиной. Боюсь даже подходить, чтобы не сделать хуже. Так и замираю позади и утыкаюсь в широкую спину лбом. Долго слушаю, как убойно-тяжело бьется его сердце.

– Генри, я все понимаю. Не слушай его.

– Но он прав, – остывшим голосом отзывается жених. Мне чудится солоноватый запах, я хочу перехватить руку Севера и переплести наши пальцы, но он уводит ее вперед и прячет за собой.

– Ты расскажешь мне, когда будешь готов. Не терзай себя.

– А если я никогда не буду готов? – говорит он и смотрит в окно, где потемневший город снова засыпает снегом.

– Значит, мне это знать необязательно. Важней, что есть здесь и сейчас, а что было раньше – неважно.

– А что нас ждет в будущем важно?

– Конечно, – я обхожу его и встаю перед. Замечаю, что он все еще зажимает кулак. Руку обильно оплетают тонкие ниточки крови. Путаются, словно шарм в моем сердце, и срываются крупными бусинами на пол. – Генри, что ты делаешь?

Раскрываю его пальцы и нахожу осколок чашки.

– Пустое, оставь, – он пытается отодвинуться. – Я не хочу делать тебе больно, но это неизбежно.

– Что именно? Это ведь глупости, сейчас обработаем. Тем более, в этом случае тебе больно, а не мне.

Тяну его от окна, а Север мотает головой.

– Нет, другое. Нельзя было соглашаться на помолвку со мной.

И я слышу повторение этих слов. Они зацикливаются в бесконечности. В который раз замираю, будто пристреленная пума.

– Ты предлагаешь мне вернуться назад и выйти замуж за мерзкого пузана?

Генри поджимает губы, моргает, а потом шепчет:

– Я бы убил его на месте, чтобы сделать тебя вдовой.

– Тогда, что ТЫ несешь?! Мачеха не дала бы мне продохнуть, пока не подсунула бы под кого-нибудь за большие деньги. Что мы могли сделать?

– Не знаю, не знаю… Я схожу с ума. Ты ведь живешь с психом. Не знала? Я ведь тебя по сути купил, даже сказать не могу зачем… Идиотизм чистой воды.

– А ты собираешься жениться на слабачке, и что? Да и со временем тайное все равно раскроется.

– Не-е-ет. Ты сильнее меня, просто недооцениваешь себя.

Хмыкаю и нахожу в серванте аптечку. Знаю просто, что она там есть, Артур вечно коленки сбивал, когда с велика падал.

Перематываю рану Севера бинтом и стискиваю губы. Глубоко порезался, сдавливал осколок в кулаке со всей мужской бараньей дури. Хоть бы не пришлось зашивать.

Генри темнит, и меня это очень волнует. Молчит. Партизан английский.

– Поехали в больницу, – говорю строго.

– Это еще зачем? – он опускает плечи и тянется меня обнять. – У меня все лекарства при себе.

– Дурак! Сначала нервничаешь на пустом месте, а потом я, как эликсир?

– Разве плохо?

– Там сшивать нужно, – показываю на ладонь, и прикрываю глаза от легкого шероховатого прикосновения к щеке.

– Не нужно.

– Упертый северный олень.

– Вот же Давид! Это же тайна была! – смеется Генри и наклоняется к моим губам. Глотает мои нерожденные слова и перемешивает мысли жарким поцелуем.

К Новому году все более менее наладилось. Даже подобие семьи проклюнулось. Лера хозяйничает по дому и наряжает гостиную. Носочки, бантики на камине, гирлянды по периметру.

Я радуюсь, что она отвлекается, только изредка замечаю, как украдкой что-то пишет в телефон, кусает губы и смахивает набежавшие слезы. Но я оставляю ей пространство для тайн и ничего не спрашиваю, чтобы Лера не чувствовала себя птицей в клетке. Потому что по сути так и есть: невеста – моя пленница, и я считаю дни до конца трех месяцев. Вдруг получится, ну, вдруг? В каждом вдохе и выдохе хочу почувствовать, что проклятия нет, и мы сможем жить спокойно. Тешу себя надеждой, что будем вместе подольше. Я безнадежно нарушаю условия, но ничего не могу с собой поделать.

Впервые у меня дома за много лет пахнет так по-особенному, что я вдыхаю, вдыхаю, а мне все равно мало. И Валерии мало, как воздуха, воды и солнца. Хотя она все время рядом, но я вечно голоден на ее поцелуи и прикосновения. Будто заразился болячкой. Но признавать свою слабость перед ней не смею, стараюсь дотягивать с сексом до последнего: пока не начинает вести от слабости. Удружила бабка. Как же заниматься любовью, впитывать безумный запах настоящей женщины и не впускать ее в свое сердце? Ну, как? Смотреть в ее ясные глаза, слушать ее мягкий вкрадчивый голос и не запутываться сильнее в чувства? Нереально.