Беллис ни разу не слышала никаких рассказов об этом последнем путешествии, что удивляло ее. Все последующие дни и недели, когда только и говорили, что о ночи мятежа, она ни разу не слышала о Любовнице и Утере Доуле, спокойно прошедших по городу, который утомился и пресытился своим бунтом.

Но она могла представить себе их путь. Она видела, как невозмутимо идут они вперед — Любовница, печальная и задумчивая, оглядывается, запоминает черты города, которым она соуправляла столько лет. Вот она поудобнее перехватывает тюк, ощущая вес всех книг, содержащих тайную науку, брошюр о добыче возможностей, о древних машинах, подаренных ей Доулом.

Доул идет рядом с ней. Рука его лежит на эфесе меча, он готов защитить Любовницу в последние ее минуты пребывания в Армаде. Была в этом какая—то необходимость? Нужно ли было ему вмешиваться? Беллис никогда не слышала, чтобы он убивал армадцев.

И осталась ли Любовница действительно в одиночестве?

Трудно было поверить, что после стольких лет пребывания в Армаде не нашлось никого, готового последовать за ней. Ее убеждения расходились с грубым меркантилизмом, который управлял Армадой, но наверняка среди граждан города нашлись бы и такие, кому вовсе не чужда была ее логика. Сама по себе она не могла бы управлять кораблем, даже самым маленьким. Беллис проще было представить себе, как, идя по городу, Любовница увлекает за собой людей, которые прятались до поры до времени, а теперь, почуяв ее приближение, решили присоединиться к ней. Чуждые своим соседям и подчиняющиеся другим порывам, они идут следом за Любовницей и Утером Доулом, Шагают с ней в ногу, уже собрав вещи, готовые оставить свой город.

Романтики, выдумщики, неудачники и сумасшедшие. Беллис воображала, как они идут за Любовницей.

Она не могла не представлять себе, что, когда Любовница появилась из—под свесов крыш и пересекла пустующие склады порта, ее уже ждала небольшая группа приверженцев. Беллис воображала, как они присоединяются к Любовнице на палубе заранее подготовленного судна, как прощаются, как помогают ей запустить двигатели, отдать концы.

Но Беллис ничего не знала наверняка — возможно, Любовница отбыла в одиночестве.

Беллис знала только, что почти час спустя, когда солнце едва взошло и почти не успело рассеять темноту, из узкого входа в гавань Базилио вышел корабль и направился в море. Корабль был невелик. Его палубу загромождали краны и лебедки, всевозможные механизмы и котлы, о назначении которых Беллис даже не догадывалась. Суденышко выглядело хорошо оснащенным и чистым.

Беллис видела его не очень отчетливо. Она смотрела на него над неправильными контурами городских крыш, над этими плоскими и наклонными, серыми и красными листами металла, черепицы, бетона. Она видела, как движется суденышко сквозь подсвеченный солнцем утренний туман, мимо других судов, надежно причаленных в порту, как движется сквозь промоину в корабельной ткани города.

Она виде та, как повалил черный дым из трубы судна, когда непонятные и сильные течения Скрытого океана подхватили его и понесли прочь.

Неподалеку от Беллис за уплывающим кораблем наблюдал Любовник.

Глаза его были так красны от слез, что казалось, будто он натер их песком. На его щеке были, конечно, только старые шрамы.

Копаблик уходил все дальше и дальше. Он двигался с неизменной скоростью — такого Беллис в Скрытом океане еще не видела. Без всякой суеты, без пальбы из ракетниц он взят курс на север, в направлении, противоположном движению города. Он шел к горизонту и Шраму.

Спустя немало времени после того, как судно исчезло из виду, на палубе «Гранд—Оста» появился Утер Доул — один.

Доул стоял под мачтой, на которой был распят Бруколак: с восходом солнца вампир снова начал жалобно поскуливать.

— Снимите его, — властно приказал Утер Доул ближайшей к нему кучке людей.

Те испуганно подняли на него глаза, но возражать не осмелились.

— Снимите его и отнесите домой.

И в это необычайное утро, когда город нащупывал путь к новым правилам и никто не знал, что разрешено, что нормально, что приемлемо, что верно, милосердный приказ Утера Доула был выполнен.

«Больше уже не Любовница», — подумала вдруг Беллис. Она смотрела на кромку горизонта, за которой исчезло маленькое суденышко. Она думала о споре Любовников, о новой ране — новоприобретенном шраме, рассекшем лицо Любовницы, воссоздавшем ее заново, отделившем от Любовника. «Ты уже больше не Любовница».

Беллис попыталась заново представить себе Любовницу у штурвала ее корабля, который направляется к самому необычному месту в мире. Беллис попыталась переосмыслить ее, получить четкий образ, по справедливости признать ее заслуги или вину; Беллис пыталась думать о том, как эта женщина не по чьему—то, а по своему собственному плану или желанию направляет крохотный кораблик к оконечности мира.

Но Беллис продолжала думать о ней как о Любовнице Любовнице Любовнице, хотя и пыталась не делать этого.

Она не знала имени этой женщины.

Ну и заварушка была. Ты и не поверишь, чем я тут занимался.

Мы больше не плывем к Шраму. Мы направляемся назад, в те воды, откуда пришли. И все у нас будет по—прежнему.

Странно. Говорю так, но ведь я не знал этого города до того, как он помешался на Скрытом океане. И ты не знал. Все, что произошло, все было направлено на то, чтобы мы попали к Шраму. Я ведь не жил здесь, когда Армада была просто пиратским городом.

И ты тоже не жил.

Я тут проводил время с твоей Анжевиной. Я бы солгал тебе, если бы сказал, что мы с ней лучшие друзья. Мы того… робковаты, как бы ты сказал. Но мы встречаемся и разговариваем. По большей части о тебе.

Нас обманывали, и мы наелись этим враньем. А они готовы были рисковать нашими жизнями, чтоб им было пусто, и вот мы заставили их повернуть назад.

Не проходит это — то, что тебя нет.

Я больше здесь не живу. Я нигде не живу. Это место убило тебя.

Не знаю, что это было там в воде. Я только знаю что в тот день мы в воде сражались не с вампирами. Никто не говорит о них. Никто не знает, кто они такие. Только то, что они помогли нам повернуть.

Сукин Джон их видел. Я вижу это по его поросячьим глазкам. Но он ничего не говорит.

Это я повернул город. Те существа, что забрали тебя, которые сражались заодно с вампирами, они проиграли.

Я закончил дело за них. Развернул город.

Не знаю, смешно ли это. Я только знаю, что не могу больше жить здесь и не могу уйти отсюда.

Я ведь теперь морское животное. Дурная шутка. Мы оба знаем, что такое настоящие морские животные, как они двигаются, с какой скоростью. Не то что я — тяжело, неловко, украденные плавники трепыхаются, пот, точно слизь. Одно слово — переделанный.

А теперь мне страшно. Я ныряю в море и начинаю потеть. Теперь каждая морская собачка для меня похожа на тех тварей, что забрали тебя.

Но на воздухе я больше жить не могу. Такой возможности теперь у меня нет.

Что я буду делать? В Нью—Кробюзон вернуться я не могу, а если бы и мог, то без моря быстро бы там загнулся.

Буду заставлять себя плавать. Со временем все снова придет в норму. Привыкну.

Им меня не удержать. Я могу уйти. Может случиться, мы подойдем к какому—нибудь берегу, и тогда я ускользну. И буду жить в одиночестве на мелководье, чтобы можно было видеть дно внизу, там, где в воде встречаются камень и растительность. Я вполне смогу жить один. Поверь мне, я уже наелся всего.

Мне ничего не нужно, и у меня ничего нет.

Мне говорят, что со временем все это пройдет и я почувствую себя лучше. Я не хочу, чтобы время лечило меня. Я такой, какой я есть, и на то имеются свои причины.