Снаружи, откуда—то издалека, донесся звук — ссорились между собой сонные обезьяны.

— Поэтому—то ты и бежал оттуда, — сказала Беллис в наступившем молчании.

— Поэтому—то я и бежал. Я не мог поверить тому, что обнаружил. Но я впал в прострацию… попусту потратил уйму времени, мудак. — Внезапно он закипел гневом. — А когда я понял, что это не ошибка, что так оно и есть, что эти суки и в самом деле готовятся устроить моему городу невиданный ужасающий апокалипсис… тогда я бежал. Я украл подлодку и бежал.

— И они знают, что ты… знаешь? — спросила она. Он покачал головой.

— Не думаю. Я прихватил с собой кое—что. Им должно было показаться, что я бежал с украденным.

Беллис видела, что Сайласа трясет от возбуждения. Она вспомнила некоторые гелиотипы из его блокнота. Сердце у нее екнуло, и в душу через кровь, словно тошнота, закралась тревога. Беллис пыталась осознать то, что он ей рассказал. Услышанное было для нее слишком громадным, она не могла его осмыслить, не могла вместить в себя. Нью—Кробюзон… Неужели кто—то может ему угрожать?

— И когда это может случиться? — прошептала она.

— Им придется ждать чета, когда созреет их оружие, — сказал Сайлас— Так что, может быть, месяцев через шесть. Мы должны выяснить, что планирует Армада, — нам нужно знать, куда мы направляемся с этим чертовым горным молоком… Потому что мы… мы должны доставить эти сведения в Нью—Кробюзон.

— Но почему ты не сказал мне об этом раньше? — выдохнула Беллис.

Он глухо рассмеялся.

— Я не знал, кому здесь можно доверять. Пытался сам бежать отсюда, найти способ добраться до дома. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять — такого способа нет. Я думал, что смогу сам доставить сообщение в Нью—Кробюзон. А что, если бы ты мне не поверила? Или оказалась бы шпионкой? Что, если бы ты рассказала нашим новым правителям, чтоб им сдохнуть…

— А что наши новые правители? — прервала его Беллис. — Может, стоит об этом подумать? Может, они помогут нам доставить это сообщение…

Сайлас недоверчиво и недоброжелательно смотрел на нее.

— Ты с ума сошла? — сказал он. — Ты полагаешь, они нам помогут? Да им наплевать, что там будет с Нью—Кро—бюзоном. Да они только рады будут, если его разрушат к херам собачьим, — одним конкурентом на море меньше. Ты думаешь, они отпустят нас с этой миссией спасения? Да эти мерзавцы, скорее всего, станут еще надежнее нас сторожить, чтобы гриндилоу могли разгуляться вовсю. И потом, ты ведь видела, как они обращаются с официальными представителями и агентами Нью—Кробюзона. Джаббер всемогущий, Беллис, ты что, забыла, что они сделали с капитаном? Ты понимаешь, что они сделают со мной? Наступило долгое молчание.

— Мне был нужен… и сейчас нужен помощник. У нас нет друзей в городе. У нас нет союзников. И мы в тысяче миль от нашего дома, которому грозит опасность. И мы никому не можем доверять. Так что, кроме нас, это послание никто не доставит.

Последовала пауза, перешедшая в молчание. Оно затягивалось и затягивалось и наконец стало жутким, потому что они оба знали: его необходимо заполнить. Нужно заняться составлением планов.

Оба чувствовали усталость. Беллис несколько раз открывала рот, но слова замирали у нее на языке.

«Давай похитим какое—нибудь судно, — хотела было сказать она, но не сказала — глупость этой идеи потрясла ее. — Мы вдвоем можем бежать на лодке, проберемся мимо катеров охраны, поставим парус и будем грести к дому». Она попыталась было сказать это, попыталась непредвзято обдумать эту мысль и чуть не застонала от собственного бессилия. «Мы угоним аэростат. Для этого понадобятся только пистолеты и газ. А еще уголь и вода для двигателя. А еще еда и питье для путешествия в две тысячи миль. А еще какая—нибудь карта — надо же знать, в какую часть этого вонючего океана нас на хрен занесло, Джаббер милостивый…»

Ничего. Она ничего не могла предложить, ничего не могла придумать.

Она сидела, пытаясь что—то сказать, пытаясь придумать, как спасти Нью—Кробюзон, ее город, который она любила яростной, неромантической любовью и которому грозила страшная опасность. Мгновения шли одно за другим, все ближе становился чет, лето, для гриндилоу приближалось время вторжения, а Беллис ничего не могла сказать.

Беллис представила себе тела, похожие на жирных угрей, глаза, крупные загнутые зубы — все это устремлялось под водой к ее городу.

— О боги милостивые, Джаббер милостивый… — услышала она собственный голос, и глаза ее встретились с встревоженным взглядом Сайласа. — Боги милостивые, что же нам делать?

Медленно, как некое огромное, распухшее существо, Армада перебиралась в более теплые воды.

Граждане и стражники скинули зимнюю одежду. Похищенные с «Терпсихории» были сбиты с толку — их бесконечно встревожила сама мысль о том, что времена года можно менять по своему усмотрению, что от них можно просто убегать.

Времена года определялись только тем, где ты находился, откуда смотрел. Когда в Нью—Кробюзоне была зима, в Беред—Кай—Неве (как говорили) стояло лето, а дни и ночи у них убывали и прибывали в противофазе. Рассвет оставался рассветом во всем мире. На восточном континенте летние дни были короткими.

Птиц в Армаде стало больше. Стайка местных вьюрков, воробьев и голубей, кружившая в небе города, куда бы он ни двигался, пополнилась гостями — перелетными птицами, пересекавшими Вздувшийся океан вдогонку за теплым сезоном. Часть из них оторвалась от своих гигантских стай — их привлекала возможность отдохнуть, напиться, побыть на Армаде.

Они в замешательстве летали над увенчанными колесиками шпилями Дворняжника, где после внеочередной сессии Демократического совета проводилась очередная на которой яростно и безрезультатно обсуждалось направление движения Армады. Сошлись на том, что секретные планы Любовников не пойдут на пользу городу и нужно предпринять что—нибудь. А когда бессилие совета стало очевидным, перешли к перебранкам.

Саргановы воды всегда были самым влиятельным кварталом, а теперь, когда он обзавелся еще и «Сорго», Демократический совет Дворняжника поделать совершенно ничего не мог.

(И тем не менее Дворняжник начал предварительные консультации с Бруколаком.)

Самым трудным для Флорина было не дышать жабрами и не двигать руками и ногами по примеру лягушки или водяного, а видеть внизу под собой неизмеримо громадную толщу воды. Пытаться смотреть туда во все глаза и не бояться.

Прежде, надевая свой подводный костюм, он становился в океане незваным гостем. Он бросал вызов морю и надевал доспехи. Он цеплялся за ступеньки веревочных лестниц и натянутые тросы, держался за них изо всех сил, зная, что бесконечная толща воды внизу, напоминающая хищную пасть, и есть эта пасть — огромный рот размером с целый мир, пытающийся проглотить его.

Теперь он плыл свободно, спускаясь в темноту, которая, похоже, больше не хотела пожрать его. Флорин погружался все ниже и ниже. Поначалу ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ног пловцов над ним. Он получал вуайеристское удовольствие, видя их смешные гребки, их маленькие тела наверху. Но стоило повернуть лицо к мрачной бездне под ним, и в животе словно образовывалась пустота при мысли об этой невообразимой глубине, и тогда Флорин быстро поворачивался и плыл к свету.

Каждый день он опускался все глубже.

Он погружался ниже уровня корабельных килей, рулей и трубопроводов. К нему тянулись длинные руки часовых — водорослей, растущих вокруг всего этого хозяйства и окаймляющих город снизу. Он пробирался мимо них, как вор, глядя в бездну.

Флорин миновал стайку мелких рыбешек, подбиравших городские отходы, потом оказался в чистой воде. Теперь вокруг не было ничего от Армады. Он был под городом. Глубоко под городом.

Он по—прежнему висел в воде. Это было нетрудно.

Давление плотно обволакивало, словно пеленало его.