Да, почувствовал. Они двигались на юг почти с такой же скоростью, с какой дрейфуют континенты, но буксиры тащили их непрерывно вот уже две недели, и они, вероятно, ушли миль на пятьсот к югу (пока что они шли так медленно, что перемещение было незаметно), и по мере приближения к умеренным широтам зима понемногу отступала.

Флорин показал Шекелю, что прибавилось к его телу, что изменилось, и Шекель поморщился, глядя на эти странные, воспаленные штуковины, но в то же время исполнился благоговения. Флорин пересказал ему все, что объяснил хирург.

— Вы будете уязвимы, мистер Сак, — говорил он. — И хочу вас предупредить: даже когда все будет в порядке, некоторые из надрезов и отверстий могут, заживая, затвердеть. Они могут превратиться в шрамы. Я вас прошу в этом случае не огорчаться и не разочаровываться. Шрамы — это не раны, Флорин Сак. Шрам — это зажившее место. После ранения шрам восстанавливает ваше тело.

— Он говорит, что я смогу вернуться на работу через пару недель, — сказал Флорин. — Если буду тренироваться и все такое.

Но у Флорина было преимущество, о котором не знал доктор: он никогда не учился плавать, а значит, ему не нужно было переучиваться — с неловких и неэффективных махов—гребков переходить на волнообразные движения обитателя подводного мира.

Он сел у пристани, где коллеги приветствовали его. Они были удивлены, но вместе с тем по—приятельски заботливы. Дельфин Сукин Джон всплыл неподалеку, посмотрел на Флорина светлыми поросячьими глазами и издал на своем китовом языке идиотское верещание — явно оскорбительное. Но Флорина тем утром было ничем не запугать. Он приветствовал товарищей, как король, благодарил их за внимание к себе.

На границе кварталов Саргановы воды и Джхур в ткани города имелось пространство между кораблями — клочок моря, используемый как плавательный бассейн; в нем вполне уместилось бы небольшое суденышко. Лишь немногие из армадских пиратов умели плавать, а при таких температурах желающих почти не было. Лишь несколько человек купались в этом кусочке открытого моря — смельчаки либо мазохисты.

Час за часом, в этот и последующие дни, Флорин, погрузившись под воду, медленно, еще не доверяя новообретенной плавучести и свободе, раскидывал ноги и руки, раздвигал перемычки между пальцами и толкал себя вперед, совершая неловкие гребки. Он делал движения в стиле брасс, но пальцы на ногах еще толком не зажили, и он ощущал в них боль и силу. Маленькие существа под кожей, которых он не видел и не чувствовал, стимулировали крохотные железы, добавлявшие смазку в его потовые выделения.

Он держал глаза открытыми, научившись закрывать только внутренние веки — необыкновенное ощущение. Он научился смотреть в воде — теперь для этого ему не нужны были ни громоздкий шлем, ни железо, ни медь, ни стекло. Не нужно было теперь и выглядывать сквозь окошко в шлеме: Флорин смотрел свободно, пользуясь всеми преимуществами периферийного зрения.

Труднее всего давался навык дышать под водой. Он осваивал эту способность, испытывая страх, в одиночестве. И в самом деле, кто мог научить его?

Когда вода в первый раз хлынула в рот, трахея инстинктивно закрылась, язык собрался комком, а горло сузилось и заблокировало проход в желудок. Морская вода проложила себе путь по новым, еще не окрепшим каналам, раскрыла их. Он всем своим организмом шутил вкус соли, отчего она вскоре стала для него безвкусной. Он чувствовал, как струйки воды проходят через него, по его шее, жабрам, и: «Мать моя, боги милостивые, и ни хера себе», — думал он, потому что не испытывал потребности дышать.

Прежде чем погрузиться, он по привычке набрал воздуха в легкие, но оказалось, что в таком состоянии плавучесть слишком высока. Он медленно, испытывая благостный ужас, выдохнул через нос, и пузыри воздуха устремились вверх.

Он ничего не почувствовал — ни головокружения, ни боли, ни страха. Кислород по—прежнему попадал в кровь, сердце продолжало работать.

Над ним по поверхности воды плавали небольшие бледные тела его сограждан, привязанных к воздуху, которым они дышали. Флорин крутился под ними; он еще был неловок, но быстро учился, вкручивался в воду винтом, смотрел вверх — на свет, на пловцов, на массивное, раздавшееся вширь плетеное тело города, смотрел вниз, в синеватую бескрайнюю тьму.

Сайлас и Беллис провели вместе две ночи.

Днем Беллис приходовала книги в библиотеке, помогала Шекелю учиться читать, рассказывала ему о Крум—парке, иногда обедала с Каррианной. Потом она возвращалась к Сайласу. Они разговаривали, но о том, как он проводит свое время, он не сказал ей ни слова. У Беллис было такое ощущение, что он полон всяких тайных замыслов. Несколько раз они занимались любовью.

После второй ночи Сайлас исчез. Беллис была этому рада. Она за эти дни совсем забросила книги Иоганнеса, а теперь вернулась к изложенной в них непонятной науке.

Сайласа не было три дня.

Беллис превратилась в исследовательницу.

Наконец она оказалась в самых отдаленных уголках города. Она увидела обожженные храмы квартала Баск и его статуи—триптихи, стоящие на корпусах нескольких судов. В Ты—и–твой (этот квартал оказался вовсе не таким суровым и пугающим, как ей представлялось по рассказам, и был, по сути дела, разросшимся, шумным рынком) она увидела сумасшедший дом Армады — массивное сооружение, возвышавшееся над палубой парохода. Беллис показалось, что его разместили рядом с Заколдованным кварталом не без злого умысла.

Между Дворняжником и Баском находилось несколько судов, принадлежащих Саргановым водам и отделенных от основной части квартала по какому—то капризу истории. Там Беллис нашла Лицей. Его мастерские и классы неустойчиво нависая над бортами кораблей, напоминали поселок, расположенный террасами на склоне горы.

В Армаде имелись все те же институты, что и в обычном наземном городе с его системой образования, политикой и религией, только функционировали они жестче и эффективнее. И хотя ученые города были непохожи на своих коллег, обитающих на земле, и выглядели скорее как мошенники и пираты, а не доктора наук, это не отражалось на их профессиональных качествах. В каждом квартале была своя полиция — от облаченных в форму надзирателей Баска до стражников Саргановых вод, которых внешне отличали одни лишь ленты: знак не только служебной принадлежности, но и преданности властям. Законы разнились в зависимости от квартала. В Дворняжнике существовал суд и арбитраж, тогда как неписаный, насильственный, пиратский порядок в Саргановых водах поддерживался с помощью кнута.

Армада была языческим светским городом, и ее запущенные капища вызывали у граждан не больше почтения, чем пекарни. В городе были храмы обожествленного Крума, храмы луны и ее дочерей, которых благодарили за приливы, святилища морских богов.

Беллис случалось заблудиться в скитаниях по городу, и тогда, чтобы сориентироваться, ей достаточно было поднять голову и среди аэростатов, причаленных к мачтам, найти «Высокомерие», величественно парящее над «Гранд—Остом». Это был маяк, по которому она находила путь к дому.

В центральной части города располагались плоты — деревянные плавучие платформы, сбитые в четырехугольник со сторонами в несколько десятков ярдов. На них ютились нелепые домишки. Были в Армаде тонкие, как игла, субмарины, покачивавшиеся на привязи между баркентинами, и корабли—колесницы, пронизанные норами — обиталищами хотчи. Всевозможные развалюхи теснились на палубах, опасно громоздились на десятках крохотных суденышек в бедняцких кварталах. Были здесь театры, тюрьмы и заброшенные суда.

Поднимая глаза к горизонту, Беллис наблюдала непонятные явления в море — буруны, кильватерные волны, возникающие без каких—либо видимых причин. Обычно их вызывал ветер или перемена погоды, но иногда Беллис мельком видела стаю морских свиней, или плезиозавра, или шею морского змея, или спину большого и быстрого животного, неизвестного ей. Жизнь бурлила под городом и вокруг него.