В ту ночь Беллис поднялась через несколько часов после того, как все улеглись.

Она скинула с себя влажную простыню и встала. Воздух все еще был теплым, даже в эти темные часы. Она вытащила из—под подушки пакет Сайласа, отодвинула занавеску, тихо и осторожно прошла по комнате, где на своем топчане, окутанный тенью, лежал Флорин. Добравшись до двери, она прижалась к ней ухом, ощутила своей кожей ее неровности.

Беллис было страшно.

Она потихоньку выглянула в окно и увидела охранника—какта — тот брел по пустой площади от двери до двери, лениво проверял запоры, шел дальше. Он был на некотором расстоянии от Беллис, и она подумала, что могла бы открыть дверь и припустить бегом, так, чтобы он не увидел и не услышал.

А потом?

Небеса были темны. Ни угрожающих завываний, ни прожорливых, жаждущих крови насекомообразных женщин с когтями—пальцами и ртом—присоской. Беллис положила руку на задвижку и замерла в ожидании, что самка—анофелес как—нибудь проявит себя и тогда можно будет избежать встречи с ней (спрятаться легче, если знать, где она); в памяти всплыл мешок с костями, виденный — совсем недавно он был человеком. Беллис застыла, готовая в любую секунду открыть дверь.

— Что вы делаете?

Эти слова были произнесены за ее спиной взволнованным шепотом. Беллис повернулась, пальцы ее вцепились в сорочку. Флорин сидел на топчане и смотрел на нее из своей темной ниши.

Беллис шевельнулась, и он встал. Она увидела странные неловкие щупальца, торчащие из его груди. Он смотрел на нее — поза напряженная, подозрительная, словно вот сейчас бросится на нее. Но в то же время ведь он говорил шепотом, и это приободрило ее.

— Извините, — тихо сказала Беллис.

Чтобы слышать ее, он встал в проходе. На лице его было жесткое, недоверчивое выражение, какого она не видела прежде.

— Не хотела вас разбудить, — прошептала она. — Я только… Я должна… — Ее изворотливость подвела ее — она не знала, что сказать, что надо сделать. Она не находила слов.

— Так что вы делаете? — повторил Флорин. Говорил он неторопливо, сердито и не без любопытства, — на рагамоле.

— Извините, — снова сказала она. — Я почувствовала… — Она задержала дыхание и снова посмотрела на Флорина неподвижным взглядом.

— Открывать задвижку нельзя, — сказал он.

Флорин смотрел на пакет в ее руках, и Беллис, преодолевая себя, не пыталась спрятать его, нервно дергая пальцами. Наоборот, она держала пакет на виду, словно пустячную вещицу.

— Вы что — по нужде? Да? Придется вам воспользоваться горшком. Тут таких вещей не стоит стесняться. Вы же видели, что случилось с Уильямом.

Беллис напряглась, потом кивнула и с неподвижным лицом направилась к своей кровати.

— Постарайтесь уснуть, — сказал Флорин ей в спину и сел на свое ложе.

Остановившись у разделявшей их занавески, Беллис повернулась и бросила на него взгляд. Он сидел, явно дожидаясь, когда она уйдет к себе, и прислушиваясь. Она сжала зубы и задернула занавеску.

На несколько секунд воцарилась тишина, а потом Флорин услышал звук тонкой струйки, стук нескольких скупых капель. Он усмехнулся в свою простыню, а в нескольких футах, отделенная от него занавеской, поднялась с горшка Беллис, с лицом решительным и свирепым.

Но ярость и унижение не застили ее разум — перед ней забрезжило что—то, стало принимать очертания, превращаться в надежду, в план.

Следующий день был последним полным днем пребывания на острове.

Ученые собрали свои пачки бумаг, наброски, говорили и смеялись, как дети. Даже неразговорчивый Тинтиннабулум и его товарищи, казалось, пребывали в радужном настроении. Беллис видела, как вокруг нее строятся планы, составляются расписания; возникало ощущение, что дело уже сделано, аванк пойман, вот только пока не по—настоящему.

Любовница участвовала то в одной, то в другой дискуссии, переходя от группы к группе; на лице ее застыла вялая улыбка, новый шрам отливал краснотой. Бесстрастным оставался только Утер Доул — Утер Доул и сама Беллис. Они были в разных углах комнаты, но их глаза порой встречались. Неподвижные островки спокойствия в бурлящем помещении, они разделяли чувство превосходства над остальными, близкое к презрению.

Весь день приходили и уходили анофелесы: их уравновешенные, монашеские манеры как ветром сдуло. Они жалели, что пришельцы покидают их, понимали, что скоро им будет не хватать возникшей благодаря гостям нежданной остроты теоретизирования, принесенных ими новых впечатлений.

Беллис посматривала на Круаха Аума и поражалась, насколько старый анофелес похож на ребенка. Он некоторое время наблюдал, как его новые товарищи упаковывают привезенные ими одежду и книги, а потом решил подражать им, хотя у него и не было ничего. Он покинул помещение и вернулся немного спустя с тюком тряпья и обрывков бумаги, связав все это в некоторое подобие дорожного саквояжа. Беллис не могла смотреть на него без содрогания.

На дне ее собственной сумочки по—прежнему лежал пакет от Сайласа: письма, цепочка с жетоном, коробочка, воск, кольцо. «Сегодня ночью, — в панике сказала она себе. — Сегодня ночью, и будь что будет».

В течение остальной части этого короткого дня она следила за движением солнца, и, когда свет сгустился и замедлился, а каждый предмет оброс тенью, ее обуял страх, потому что она поняла: ей ни за что не преодолеть болота и местности, где живут женщины—убийцы.

Беллис бросила встревоженный взгляд на распахнувшуюся дверь.

В комнату вошел капитан Сенгка, сопровождаемый двумя членами своей команды.

Трое кактов встали у входа, сложив руки на груди. Они были высокорослы даже для своей расы. Растительные мускулы бугрились под набедренными повязками и кушаками. Оружие и драгоценности поблескивали на свету.

Сенгка указал здоровенным пальцем на Круаха Аума.

— Этот анофелес остается здесь, — сказал он.

Никто не шелохнулся. Прошло несколько секунд, и вперед вышла Любовница. Но она не успела открыть рот, как снова заговорил Сенгка.

— О ты думала, капитан? — с отвращением сказал он. — Капитан? Так, что ли, я тебя, к херам собачьим, должен называть, женщина? О чем ты думала? Я закрыл, к херам, глаза на ваше присутствие здесь, хотя не должен был это делать. Я позволил вам общаться с аборигенами, что угрожает безопасности и может вызвать новый Малярийный век… — Любовница нетерпеливо тряхнула головой — это было явной натяжкой, — но Сенгка продолжал: — Я терпеливо ждал, когда вы к херам уберетесь с этого острова, и что? Вы полагаете, что можете похитить отсюда одно из этих существ, не поставив меня в известность? Думаете, я вам это позволю?.. Ваше судно будет обыскано, — решительно сказал он. — Любая контрабанда с Машинного берега, любые книги, рукописи или гелиотипы анофелесов будут конфискованы. — Он снова указал на Аума и недоуменно покачал головой. — Женщина, ты что, не знаешь истории? Вы хотите вывезти отсюда анофелеса?

Круах Аум наблюдал за происходящим широко раскрытыми глазами.

— Капитан Сенгка, — сказала Любовница; Беллис еще никогда не видела ее такой оживленной, такой великолепной. — Никому и в голову не приходит ставить под сомнение ни вашу заботу о безопасности, ни вашу приверженность долгу. Но вы не хуже меня знаете, что мужчина—анофелес — это безобидное травоядное. А мы намереваемся забрать только его.

— Я этого не допущу! — закричал Сенгка. — Чтоб мне сдохнуть, у нас железная система. Железная потому, что мы знаем уроки истории. Ни один анофелес не покинет остров. На этом условии мы сохраняем им жизнь. Исключений нет.

— Меня это утомляет, капитан. — (Беллис не могла не восхищаться выдержкой Любовницы, которая была холодна и непреклонна, как сталь.) — Круах Аум покинет этот остров вместе с нами. Мы не имеем ни малейшего желания портить отношения с Дрир—Самхером, но мы заберем с собой этого анофелеса. — Она повернулась к Сенгке спиной и пошла прочь.