Беллис помедлила, потом посмотрела на него.

— Но даже если вы думаете, что я просто лгунья, мистер Сак, всегда остается еще одно соображение: Я ведь ничего не могу сделать. Я не могу пробраться на самхерийский корабль, я не могу послать указания в Нью—Кробюзон. Я застряла в Армаде. Глубоко застряла, черт меня побери.

— А кто такой Сайлас Фенек? — спросил он. — И что это такое? — Он помахал письмом.

— Фенек — кробюзонский агент. Он в таком же положении, что и я. Только владеет информацией, — холодно сказала она. — Информацией о сраном вторжении.

— Вы хотите, чтобы город погиб? — спросила она. — Проклятье, я понимаю, что вы не питаете никакой любви к этому месту. Да и с какой стати? Но неужели вы хотите, чтобы Нью—Кробюзон погиб? — Голос ее внезапно стал жестким. — У вас там не осталось друзей? Семьи? Неужели во всем этом вонючем городе нет ничего, что вы хотели бы сохранить? И вы будете рады, если Дженгрис уничтожит его?

Чуть к югу от Виньонной улицы в Пелорусских полях располагался крохотный рынок. Торговля шла в извозчичьем дворе за складами по вошкрешеньям и пыледель—никам. Рынок был слишком мал, а потому не имел названия.

На нем торговали обувью. Старой, новой, украденной, плохой и хорошей. Сабо, тапочками, сапогами и так далее.

На протяжении нескольких лет это было любимое место Флорина в Нью—Кробюзоне. И не потому, что он покупал обувь чаще других, просто ему нравилось бродить по двору мимо столов с кожей и тканями, слушать выкрики продавцов.

На маленькой улочке было несколько маленьких кафе, и он хорошо знал владельцев и завсегдатаев. Когда у него не было работы и кончались деньги, он мог целыми днями просиживать в увитом плющом заведении под названием «Кофейня Боланда», споря и бездельничая вместе с Боландом, Иваном Курлофом, водяным Слухнедшером, иногда из жалости покупая выпивку Спиральному Джекобсу.

Флорин провел там не один день, сидя в табачном дыму, вдыхая пары чая и кофе, глядя сквозь мутные окна, как уходят обувь и часы. Впрочем, он вполне мог обойтись без этих дней, нет вопросов. Никакой зависимости: он не мучался без них по ночам.

Но именно об этих днях он сразу же и вспомнил при вопросе Беллис: будет ли ему все равно, если город погибнет.

Конечно, он подумал о Нью—Кробюзоне, о всех людях, которых знал (некоторое время он не вспоминал о них), о местах, где бывал. Представил себе, что все это разрушено, погибло, уничтожено гриндилоу (существами, которые существовали только в кошмарных снах, тени его воображения), и пришел в ужас. Конечно, он не желает этого.

Но Флорина удивило, как остро отреагировал он на известие. В этом не было ничего рационального, ничего осмысленного. Он выглянул в окно, за которым стояла влажная, жаркая ночь, и вспомнил, какие виды открывались ему на обувной рынок из тех, других, окон, через толстое, в крапинку стекло.

— Почему вы не сказали Любовникам? Почему вы думаете, что они не захотят помочь вам передать послание в город?

Беллис демонстративно пожала плечами, зайдясь в притворном безмолвном смехе.

— Вы и в самом деле думаете, — спросила она, — что их это хоть сколько—то волнует? Вы думаете, что они хоть пальцем пошевелят? Пошлют корабль? Заплатят за передачу послания? Думаете, они не побоятся обнаружить себя? Думаете, они пойдут на все это, чтобы спасти город, который уничтожил бы их при малейшей возможности?

— Вы ошибаетесь, — неуверенно сказал Флорин. — Среди похищенных много кробюзонцев, которым все это небезразлично.

— Никто не знает, — прошептала Беллис— Знаем только Фенек да я, а если бы мы пустили слух, то только скомпрометировали бы себя, нас бы выставили смутьянами и утопили в море, а послание — сожгли. Проклятие! Что, если вы ошибаетесь? — Она уставилась на него, и Флорин поежился под ее взглядом. — Вы думаете, им будет не все равно? Вы думаете, они не допустят гибели Нью—Кробюзона? Если бы мы сообщили им, а вы оказались не правы это был бы конец, погиб бы наш единственный шанс. Неужели вы не понимаете, что поставлено на карту? И вы готовы этим рискнуть? Да?

Чувствуя першение в горле, Флорин понял, что в ее словах есть резон.

— Вот почему я сижу здесь и реву, как последняя кретинка, — выдохнула она. — Потому что нет другого шанса спасти Нью—Кробюзон, как только доставить это послание, это доказательство и эту взятку самхерийцам. Вы понимаете — другого шанса спасти город нет?! А я стою здесь, не в силах сделать шаг наружу, потому что не знаю, как добраться до берега, потому что боюсь этих тварей. Я не хочу умирать, а рассвет уже близко, и я не могу выйти отсюда, но должна выйти. А отсюда до берега больше мили. — Она внимательно посмотрела на Флорина, потом отвернулась. — Я не знаю, что делать.

Они услышали, как охранник—какт идет по освещенному луной городку, шествуя от дома к дому. Флорин и Беллис сидели в оцепенении, лицом друг к другу, прислонясь к стене.

Флорин снова посмотрел на письмо у себя в руке. На нем была печать. Он протянул руки, и Беллис дала ему все, что было в пакете. Лицо ее оставалось сосредоточенным. Он прочитал письмо самхерийским пиратам. Вознаграждение щедрое, подумал он, но вряд ли чрезмерное — ведь речь идет о том, как спасти Нью—Кробюзон.

Спасти его, не допустить его гибели.

Он снова перечитал оба письма, строку за строкой. Армада там не упоминалась.

Он посмотрел на цепочку с маленьким жетоном, на имя и символ. Никаких сведений об Армаде. Никаких сведении о том, как кробюзонскому правительству найти его, Флорина. Беллис, замкнувшись в своем молчании, следила за ним. Она знала, кто такой Флорин. И он чувствовал, как в ней зреет надежда. Он взял большое кольцо, рассмотрел замысловатую зеркальную печатку — выступы и выемки для выступов. Печатка словно загипнотизировала его. За ней, как и за Нью—Кробюзоном, для Флорина стояло многое.

Молчание продолжалось еще какое—то время. Флорин так и сяк крутил пакет в руках, трогал пальцами шишечку воска, кольцо, разглядывал письмо со страшным предупреждением.

Он не мог простить им свою переделку, но ведь это было не все. Были места, люди. Нью—Кробюзон значил для него не только это.

Флорин Сак оставался предан Саргановым водам, но он чувствовал, что жар этой преданности уживается в нем с ностальгической привязанностью к Нью—Кробюзону, с некой печальной нежностью и долей сожаления. Нежностью к обувному рынку и ко многому другому. Два этих чувства вспыхивали в нем, кружили вокруг друг друга, как рыбы.

Он представил себе свой город — разрушенный, погибший.

— Это верно, — медленно прошептал он. — Отсюда до Машинного берега миля с лишком — вниз по склону, мимо болот, где живут эти женщины.

Он кивнул головой, неожиданно указывая на другую сторону городка, где внизу расщелины бились масляные волны.

— Но отсюда до моря всего несколько ярдов.

Это не займет много времени.

Не отвожу глаз от окна (у меня за спиной сама Беллис Хладовин, прячется, сидя на корточках, ждет. Видимо, нервничает — вдруг я играю с ней? — но все же полна надежды). Жду, когда охранник зайдет за угол, исчезнет с площади, из виду.

«Не двигайтесь, — говорю я ей, и она отчаянно трясет головой. — Чтобы ни на дюйм отсюда (мне страшновато, и потому я медлю). Ни на шаг никуда, пока не услышите мой стук».

Она должна открыть дверь и не пустить ни одну комариху, пока дверь будет отперта. Она должна ждать меня, пока я не вернусь.

Наконец я киваю. Ее кожаный мешочек привязан, плотно сложен и натерт воском, чтобы не пропустить воду. Я прижимаю его к животу, словно закрывая рану. Она распахивает дверь, и я выхожу наружу, на воздух. В небесах светят звезды, повсюду вокруг — женщины—москиты.

Флорин Сак, не раздумывает. Он несется к расщелине, которая рассекает дальний конец поселения словно анус, через который мусор сбрасывают в море.