В дверь крохотной каюты кто—то постучал. Беллис сложила губы трубочкой и помахала листом бумаги, чтобы высохли чернила. Она неспешно сложила его и сунула в сундук со своими вещами, потом подняла колени чуть повыше и, глядя, как открывается дверь, принялась играть ручкой.

На пороге, упираясь вытянутыми в стороны руками о дверной косяк, стояла монахиня.

— Мисс Хладовин, — неуверенно сказала она. — Позвольте войти?

— Это ведь и ваша каюта, сестра, — тихо сказала Беллис, вращая ручку вокруг большого пальца. Этот жест, сродни нервному тику, она довела до совершенства еще в университете.

Сестра Мериопа сделала несколько шажков внутрь и села на единственный стул, затем разгладила на себе темное монашеское одеяние из грубой ткани и поправила апостольник.

— Мы с вами вот уже несколько дней делим каюту, мисс Хладовин, — начала сестра Мериопа, — а у меня такое чувство, будто я вас совсем не знаю. А мне бы хотелось, чтобы все стало иначе. Поскольку наше путешествие продлится много недель и мы все это время будем жить вместе… общение, некоторая доверительность могли бы скрасить эти дни… — Голос ее умолк, она переплела пальцы.

Беллис, замерев, смотрела на нее. Против воли она испытывала к сестре Мериопе некоторую презрительную жалость. Она могла представить себе, как видит ее монахиня: неуживчивая, резкая, костлявая. Бледная. Фиолетовые синяки под глазами, оттененные волосами и губами. Высокая и неумолимая.

«У тебя такое чувство, будто ты меня не знаешь, потому что за неделю я не сказала тебе и двадцати слов и не смотрю на тебя, пока ты не заговоришь, а заговоришь — начинаю сверлить взглядом». Она вздохнула. Мериопу искалечило ее призвание. Беллис легко представляла, как та записывает в своем дневнике: «Мисс Хладовин неразговорчива, но я знаю, что со временем полюблю ее, как сестру». «Нет уж, — подумала Беллис, — не буду с тобой связываться. Я не стану твоим попугаем. Я не собираюсь стать искуплением той безвкусной трагедии, что привела тебя сюда».

Беллис вперилась в сестру Мериопу взглядом, но не произнесла ни слова.

Представившись Беллис несколькими днями ранее, Мериопа сказала ей, что направляется в колонии, надеясь основать там церковь и распространять веру во славу Дариоха и Джаббера. При этом она чуть шмыгнула носом и воровато стрельнула глазами, отчего ее слова прозвучали по—идиотски неубедительно. Беллис не знала, почему Мериопу отправили в Нова—Эспериум, — вероятно, причиной стали несчастье или позор, нарушение какого—нибудь дурацкого монашеского обета.

Она оценивающе взглянула на талию Мериопы — не скрывают ли мешковатые одеяния растущего животика. Это было бы самым правдоподобным объяснением. Дочерям Дариоха вменялся в обязанность отказ от чувственных наслаждений.

«Не стану я заменять тебе исповедника, — подумала Беллис. — У меня с этим треклятым изгнанием своих проблем по горло».

— Сестра, — сказала она, — боюсь, что вы оторвали меня от работы. К сожалению, у меня нет времени на обмен любезностями. Может быть, в другой раз.

Она была недовольна собой за эту маленькую уступку, которая, впрочем, осталась без последствий. Мериопа была обескуражена.

— Вас хочет видеть капитан, — сказала монахиня сдавленным и расстроенным голосом. — В своей каюте в шесть часов. — Она вышла, как побитая собака.

Беллис вздохнула и тихонько выругалась. Она достала еще одну сигариллу и выкурила ее в один присест, изо всех сил морща при этом лоб, а потом снова достала письмо.

«Я просто рехнусь, — быстро написала она, — если эта треклятая монахиня не прекратит подлизываться и не оставит меня в покое. Да помогут мне боги. Да сгноят боги этот треклятый корабль».

Когда Беллис отправилась к капитану, было уже темно. Каюта служила ему и кабинетом — маленькая, изысканно отделанная темным деревом и медью. На стенах висели картины и гравюры, но Беллис, взглянув на них, поняла, что они раньше не принадлежали капитану и достались ему вместе с кораблем.

Капитан Мизович показал ей на стул.

— Мисс Хладовин, — сказал он, когда она села. — Надеюсь, ваша каюта вполне приемлема. Еда? Команда? Хорошо, прекрасно. — Он скользнул взглядом по бумагам на столе. — Я хотел обсудить с вами пару вопросов, — сказал он и откинулся к спинке стула.

Беллис ждала, глядя на него, — красивый мужчина лет пятидесяти с небольшим, суровое лицо. Мундир на нем был чистый, отутюженный, что отличало далеко не всех капитанов. Беллис не знала, как будет лучше — спокойно смотреть ему в глаза или застенчиво отвести взор.

— Мисс Хладовин, мы не обсуждали в подробностях ваши обязанности, — тихо сказал он. — Я, конечно же, буду обходиться с вами учтиво, как и подобает при обращении с дамой. Но должен вам сказать, что никогда не нанимал представительниц вашего пола, и если бы ваша биография и рекомендации не произвели впечатления на власти Эспериума, то, уверяю вас… — Он не закончил предложения. — Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя ущемленной. Вы получили место в пассажирском отделении. Вы питаетесь в столовой для пассажиров. Но, как вам известно, вы пассажир безбилетный. Вы наемный работник. Вы приняты на службу агентами колонии Нова—Эспериум, а я на время плавания являюсь их представителем. И хотя для сестры Мериопы, доктора Тиарфлая и других это практически не имеет значения, но я… ваш наниматель. Вы, конечно же, не член экипажа, — продолжил он. — Я не буду отдавать вам приказаний, как отдаю им. Если вас так больше устроит, я буду только просить вас об услугах. Но я настаиваю на том, чтобы эти просьбы исполнялись как приказы.

Они изучали друг друга.

— Я не думаю, что мои требования обременительны, — сказал Мизович, смягчая тон. — Большая часть команды из Нью—Кробюзона или Зерновой спирали, а есть и такие, кто не очень хорошо владеет рагамолем. Понадобитесь вы мне только в Салкрикалторе, а до него еще неделя хода, так что времени отдохнуть и познакомиться с пассажирами у вас предостаточно. Мы отплываем завтра рано утром. Не сомневаюсь, вы будете еще спать.

— Завтра? — переспросила Беллис.

Это было первое слово, произнесенное ею после того, как она перешагнула порог каюты.

Капитан пристально посмотрел на нее.

— Да. Вас что—то не устраивает?

— Но вы сначала сказали мне, что мы отплываем в пыледельник, капитан, — проговорила она ровным голосом.

— Это так, мисс Хладовин, но я изменил свое решение. Я закончил всю бумажную работу немного раньше, чем думал, а мои коллеги—офицеры готовы перевести своих подопечных сегодня ночью. Мы отходим завтра.

— Я рассчитывала вернуться в город и отправить письмо, — сказала Беллис, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно. — Важное письмо другу в Нью—Кробюзоне.

— Об этом не может быть и речи, — отрезал капитан. — Это невозможно. Я не собираюсь больше задерживаться здесь ни на один день.

Беллис сидела неподвижно. Она не боялась этого человека, вот только повлиять на него никак не могла. Ни в малейшей мере. Она пыталась сообразить, что могло бы пробудить в нем сочувствие, смягчить его.

— Мисс Хладовин, — внезапно сказал он, и его голос, к ее удивлению, прозвучал чуть снисходительнее. — Боюсь, что изменить уже ничего нельзя. Если хотите, я могу передать ваше письмо лейтенанту тюремной службы Катаррсу, но не могу поручиться за абсолютную его надежность. У вас будет возможность отправить ваше послание в Салкрикалторе. Даже если там не окажется кораблей из Нью—Кробюзона, там есть хранилище для корреспонденции и грузов — ключи от него имеются у всех капитанов. Оставьте ваше письмо там. Его возьмет первый же корабль, идущий домой. Задержка выйдет не такая уж большая… Пусть это для вас будет уроком, мисс Хладовин, — добавил он. — В море нельзя терять время. Запомните: не ждать.

Беллис задержалась еще немного, но изменить уже ничего не могла, а потому поджала губы и удалилась.

Долгое время она стояла под холодным небом Железного залива. Звезд не было видно. Луна и две ее дочери, два ее малых спутника, проливали тусклый свет. Беллис, сжавшись от холода, поднялась по короткому трапу на приподнятый нос корабля, направляясь к бушприту.