ПРАЧКИ
Девять прачек на том берегу
Замахали беззвучно валками,
И понять я никак не могу,
Что у прачек случилось с руками.
Девять прачек полощут белье.
Состязание света и звука
В мое детство, в мое бытие
Ворвалось как большая наука.
Это я там стоял, ошалев
От внезапной догадки-прозренья,
И навек отделил я напев
От заметного миру движенья.
1970
* * *
И мне на плече не сдержать
Немыслимый груз поражений.
Как ты, я люблю уезжать
И не люблю возвращений.
1970
* * *
Три снежинки, три снежинки в вышине —
Вот и все, что прикоснулось бы ко мне,
По закону тяжести небесной и земной
Медленно раскачиваясь надо мной,
Если б кончился сегодняшний мой путь,
Мог бы я снежинками блеснуть.
1970
* * *
Хранитель языка —
Отнюдь не небожитель,
И каждая строка
Нуждается в защите.
Нуждается в тепле
И в меховой одежде,
В некрашеном столе
И пламенной надежде.
Притом добро тепла
Тепла добра важнее.
В борьбе добра и зла
Наш аргумент сильнее.
1971
* * *
Острием моей дощечки
Я писал пред светом печки,
Пред единственным светцом,
Я заглаживал ошибки
Той же досточкой негибкой,
Но зато тупым концом.
(1971–1973)
* * *
Пусть лежит на столе,
Недоступная переводу,
Не желая звучать на чужом языке,
В холод речи чужой оступаться, как в воду,
Чуть не в каждой душевной строке.
Тайны речи твоей пусть никто не раскроет,
Мастерство! Колдовство! Волшебство!
Пусть героя скорей под горою зароют:
Естество превратят в вещество.
Не по признаку эсхатологии
Всевозможнейших Страшных Судов —
Пусть уходит ручьем по забытой дороге:
Как ручей, без речей и цветов.
Пусть изучат узор человеческой ткани,
Попадающей под микроскоп,
Где дыханье тритон сохраняет веками
Средь глубоких ущелий и троп.
1972
* * *
Как Бетховен, цветными мелками
Набиваю карман по утрам,
Оглушенными бурей стихами
Исповедуюсь истово сам.
И в моей разговорной тетради
Место есть для немногих страниц,
Там, где чуда поэзии ради
Ждут явленья людей, а не птиц.
Я пойму тебя по намеку,
По обмолвке на стертой строке,
Я твой замысел вижу глубокий
По упорству в дрожащей руке.
Дошепчи, доскажи, мой товарищ,
Допиши, что хотел, до конца
Черным углем таежных пожарищ
При лучине любого светца.
Чтоб, отбросив гусиные перья,
Обнажить свою высшую суть
И в открытые двери доверья
Осторожно, но твердо шагнуть.
Как Бетховен, цветными мелками
Набиваю карман по утрам.
Раскаленными угольками
Они светятся по ночам.
1972
* * *
Уступаю дорогу цветам,
Что шагают за мной по пятам,
Настигают в любом краю,
В преисподней или в раю.
Пусть цветы защищают меня
От превратностей каждого дня.
Как растительный тонкий покров,
Состоящий из мхов и цветов,
Как растительный тонкий покров,
Я к ответу за землю готов.
И цветов разукрашенный щит
Мне надежней любых защит
В светлом царстве растений, где я —
Тоже чей-то отряд и семья.
На полях у цветов полевых
Замечанья оставил мой стих.
1972
* * *
Л. Т.
Стихи — это боль и защита от боли,
И — если возможно! — игра.
Бубенчики пляшут зимой в чистом поле,
На кончике пляшут пера.
Стихи — это боль и целительный пластырь,
Каким утишается боль,
Каким утешает мгновенно лекарство —
Его чудодейственна роль.
Стихи — это боль, это скорая помощь,
Чужие, свои — все равно,
Аптекарь шагает от дома до дома,
Под каждое ходит окно.
Стихи — это тот дополнительный градус
Любых человечьих страстей,
Каким накаляется проза на радость
Хранителей детских затей.
Рецептом ли модным, рецептом старинным
Фармакологических книг,
Стихи — как таблетка нитроглицерина,
Положенная под язык.
Среди всевозможных разрывов и бедствий
С облаткой дежурит поэт.
Стихи — это просто подручное средство,
Индивидуальный пакет.
