БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА[15]
Попрощаться с сонною Москвою
Женщина выходит на крыльцо.
Бердыши тюремного конвоя
Отражают хмурое лицо.
И широким знаменьем двуперстным
Осеняет шапки и платки.
Впереди — несчитанные версты,
И снега — светлы и глубоки.
Перед ней склоняются иконы,
Люди — перед силой прямоты
Неземной — земные бьют поклоны
И рисуют в воздухе кресты.
С той землей она не будет в мире,
Первая из русских героинь,
Знатная начетчица Псалтыри,
Сторож исторических руин.
Возвышаясь над толпой порабощенной,
Далеко и сказочно видна,
Непрощающей и непрощеной
Покидает торжище она.
Это — веку новому на диво
Показала крепость старина,
Чтобы верил даже юродивый
В то, за что умрет она.
Не любовь, а бешеная ярость
Водит к правде Божию рабу.
Ей гордиться — первой из боярынь
Встретить арестантскую судьбу.
Точно бич, раскольничье распятье
В разъяренных стиснуто руках,
И гремят последние проклятья
С удаляющегося возка.
Так вот и рождаются святые,
Ненавидя жарче, чем любя,
Ледяные волосы сухие
Пальцами сухими теребя.
РАССКАЗ О ДАНТЕ
Мальчишка промахнулся в цель,
Ребячий мяч упал в купель.
Резьба была хитра, тонка.
Нетерпеливая рука
В купель скользнула за мячом,
Но ангел придавил плечом
Ребенка руку. И рука
Попала в ангельский капкан.
И на ребячий плач и крик
Толпа людей сбежалась вмиг.
И каждый мальчика жалел,
Но ссоры с Богом не хотел.
Родная прибежала мать,
Не смея даже зарыдать,
Боясь святыню оскорбить,
Навеки грешницею быть.
Но Данте молча взял топор
И расколол святой узор,
Зажавший в мрамора тиски
Тепло ребяческой руки.
И за поступок этот он
Был в святотатстве обвинен
Решеньем папского суда
Без колебанья и стыда…
И призрак Данте до сих пор
Еще с моих не сходит гор,
Где жизнь — холодный мрамор слов,
Хитро завязанных узлов.
* * *
Скоро мне при свете свечки
В полуденной тьме
Греть твои слова у печки.
Иней на письме.
Онемело от мороза
Бедное письмо.
Тают буквы, точат слезы
И зовут домой.
ВЕРЮ[17]
Сотый раз иду на почту
За твоим письмом.
Мне теперь не спится ночью,
Не живется днем.
Верю, верю всем приметам,
Снам и паукам.
Верю лыжам, верю летом
Узким челнокам.
Верю в рев автомобилей,
Бурных дизелей,
В голубей почтовых крылья,
В мачты кораблей.
Верю в трубы пароходов,
Верю в поезда.
Даже в летную погоду
Верю иногда.
Верю я в оленьи нарты,
В путевой компас
У заиндевевшей карты
В безысходный час.
В ямщиков лихих кибиток,
В ездовых собак…
Хладнокровию улиток,
Лени черепах…
Верю щучьему веленью,
Стынущей крови…
Верю своему терпенью
И твоей любви.
* * *
Затлеют щеки, вспыхнут руки,
Что сохраняют много лет
Прикосновения разлуки
Неизгладимый, тяжкий след.
Их жгучей болью помнит кожа,
Как ни продублена зимой.
Они с клеймом, пожалуй, схожи,
С моим невидимым клеймом,
Что на себе всю жизнь ношу я
И только небу покажу.
Я по ночам его рисую,
По коже пальцем обвожу.
Мое лицо ты тронешь снова,
Ведь я когда-нибудь вернусь,
И в память нового былого
От старой боли исцелюсь.
* * *
Скоро в серое море
Ворвется зима,
И окутает горы
Лиловая тьма.
Скоро писем не будет.
И моя ли вина,
Что я верил, как люди,
Что бывает весна.
* * *
Четвертый час утра. Он — твой восьмой,
Вечерний час. И день, твой — день вчерашний.
И ночь, тебя пугающая тьмой,
Придет сюда отцветшей и нестрашной.
Она в дороге превратится в день,
В почти что день. Веленьем белой ночи
Деревья наши потеряют тень.
И все так странно, временно, непрочно…
Она ясна мне, северная ночь,
Она безукоризненно прозрачна.
Она могла бы и тебе помочь,
Тогда б у вас не красили иначе.
На вашей долготе и широте
Она темна и вовсе не бессонна.
Она чужда моей ночной мечте
Другого цвета и другого тона.
