* * *
Бормочут у крыльца две синенькие галки,
И воду воробей из лужи важно пьет.
Щегол уж не творит, а шпарит по шпаргалке —
Я с детства заучил порядок этих нот.
Но прелесть детских лет — не больше, чем невзгода,
Чем тяжесть страшная на памяти моей.
Мне совестно взглянуть под купол небосвода,
Под купол цирковой моих превратных дней,
Дней юности моей, что прожита задаром,
Разорванный, растоптанный дневник,
Соседство смертных стрел, напитанных анчаром,
Опасное соседство книг…
И молодость моя — в рубцах от первых пыток —
Возмездья первородного греха.
Не самородок, нет, а выплавленный слиток
Из небогатых руд таежного стиха.
И зрелость твердая — в крутящейся метели,
Бредущая по лесу с топором…
Я жизнью заболел, и я лежу в постели
И трижды в день глотаю горький бром.
* * *
Что прошлое? Старухой скопидомкой
За мной ты ходишь, что-то бормоча,
И нищенская грязная котомка
Свисает с твоего костлявого плеча.
Что будущее? Ты — заимодавец —
Владелец уймы дутых векселей
Ты — ростовщик героев и красавиц,
Ты — виноград, какого нет кислей.
А настоящее? Схвати его, попробуй,
Минуты ход в ладонях ощути…
Беги, пока не износилась обувь
И не закрылись торные пути…
* * *
Мечты людей невыносимо грубы,
И им не нужны светлые слова.
Вот почему так немы эти губы
И поседела эта голова.
А жизнь, как зеркало, движению враждебна:
Она хранит лишь мертвое лицо,
Она вошла ошибкою судебной
На это шаткое, крикливое крыльцо…
* * *
Безобразен и бесцветен
Хмурый день под ветром серым
Все живущее на свете —
Разбежалось по пещерам.
И глядят там друг на друга
Люди, лошади, синицы —
Все в один забились угол,
Не хотят пошевелиться.
И на небе невысоком,
Что по пояс горной круче,
Синевой кровоподтека
Набегающие тучи…
* * *
Это все — ее советы,
Темной ночи шепотки,
Обещанья и приветы,
Расширявшие зрачки.
Это жизнь в лесу, вслепую,
Продвиженье наугад,
В темень черно-голубую,
В полуночный листопад,
Где шуршат, как крылья птицы,
Листья старых тополей,
Где на плечи мне садится
Птица радости моей.
* * *
Ни версты, ни годы — ничто нипочем
Не справится с нашим преданьем.
Смотри — небеса подпирает плечом
Северное сиянье.
И нас не раздавит глухой небосвод,
Не рухнет над жизнью овражьей,
Не вплющит в библейский узорчатый лед
Горячие головы наши.
Порукой — столбы ледяного огня,
Держащие небо ночами…
Я рад, что ты все-гаки веришь в меня,
Как раньше, как в самом начале…
МАК
Пальцами я отодвинул
Багровые лепестки,
Черное сердце вынул,
Сжал в ладоней тиски.
Вращаю мои ладони,
Как жесткие жернова,
И падают с тихим стоном
Капельками слова.
Мне старики шептали:
Горя людского знак
Этот цветок печали —
Русский кровавый мак.
Это моя эмблема —
Выбранный мною герб —
Личная моя тема
В тенях приречных верб…
* * *
Все плыть и плыть — и ждать порыва
Набравшей мужества волны.
Лететь, волне вцепившись в гриву,
Иль видеть сны, глухие сны.
Где над землею раздраженно
Мигает, щурится гроза
И едкий дым мостов сожженных
Ей набивается в глаза.
* * *[47]
В гремящую грозу умрет глухой Бетховен,
Затмится солнце в Кантов смертный час.
Рассержен мир — как будто он виновен
Или винит кого-нибудь из нас.
Природа не всегда к искусству равнодушна
И гения судьбой подчас возмущена,
Имеешь уши слышать — слушай,
Как затаился гром, как дышит тишина.
