II
Исчезли, верно, без следа
И сказкой кажутся года
И выглядят, как небыль,
Когда хватало хлеба всем,
Когда подобных странных тем
Не выносило небо.
Когда усталыми людьми,
Как на работе лошадьми,
Не управляли плетью,
Когда в сырой рассветной мгле
Не видно было на земле
Двадцатого столетья.
Когда так много было Мекк
И человека человек
Назвать пытался братом,
Когда не чествовалась лесть
И не растаптывалась честь,
Не расщеплялся атом.
III
То расщепленное ядро
Нам мира вывернет нутро
Гремучую природу.
Отяжелевшая вода,
Мутясь, откроет без труда
Значенье водорода.
Липучей зелени листок,
Прозрачный розы лепесток —
Они — как взрыв — в засаде.
И, приподняв покров земной,
Мир предстает передо мной
Артиллерийским складом.
Мы лишь теперь понять могли
Все лицемерие земли,
Коварство минерала.
И облака, и чернозем,
Что мы материей зовем, —
Все стало матерьялом
Убийства, крови и угроз,
И кажутся разряды гроз
Ребяческой игрушкой.
И на опушке в тишине
Нам можно сравнивать вполне
С любой хлопушкой пушку.
Мир в существе своем хранит
Завороженный динамит,
В цветах таится злоба,
И наша сонная сирень
Преодолеет сон и лень
И доведет до гроба.
И содрогнется шар земной,
И будет тесно под луной,
И задрожит сейсмолог.
К виску приблизит пистолет,
И Новый грохнется Завет
На землю с книжных полок.
IV
В масштабе малом иногда
Показывала нам вода
Капризы половодья.
Сметая зданья и леса,
Их возносила в небеса,
В небесные угодья.
Но это были пустяки,
Годились только на стихи.
И бедный Всадник Медный,
Когда покинул пьедестал,
Внезапно сам от страха стал
Зеленовато-бледный.
Когда же нам концерт давал
Какой-нибудь девятый вал —
Подобье преисподней,
То только на морской волне,
Вдруг устремившийся к луне
И к милости Господней.
Без уваженья к сединам
Подчас взрывало сердце нам
Отвергнутой любовью.
Мы покупали пистолет
И завещали наш скелет
На доброе здоровье
В анатомический музей,
А для романтиков-друзей
На пепельницу череп.
И с честной горечью в крови
Мы умирали от любви,
Какой теперь не верят…
Но эти выпады реки
Бывали слабы и мелки
И зачастую личны.
Такая ж сила, как любовь,
Не часто проливала кровь,
Удержана приличьем.
V
Что принимал я сорок лет
Лишь за черемуховый цвет,
За вербные початки —
Все нынче лезет в арсенал —
Вполне военный матерьял —
Подобие взрывчатки.
И это страшное сырье
В мое ворвалось бытие
В зловещей смертной маске,
Готово убивать и мстить,
Готово силой рот закрыть
Состарившейся сказке.
Но я не знаю, как мне жить,
И я не знаю, как мне быть:
Травиться иль опиться,
Когда ядро в любом цветке,
В любом точеном лепестке
Готово расщепиться.
VI
У нас отнимут желтый клен,
У нас отнимут горный склон
И капли дождевые.
Мы больше не поверим им,
Мы с недоверием глядим.
Ведь мы еще живые.
Мы ищем в мире для себя,
Чему бы верили, любя,
И наших глаз опорой
Не будут лилий лепестки
И сжатые в руках реки
Задумчивые горы.
Но нам оставят пульс планет,
Мерцающий небесный свет,
Почти что невесомый,
Давленье солнца и луны,
Всю тяжесть звездной тишины,
Так хорошо знакомой.
Мы ощущали ярче всех
Значенье этих светлых вех,
Их странное давленье.
И потому для наших мук
Оставят только свет и звук
До светопреставленья
Ведь даже в тысячу веков
Нам не исчерпать всех стихов,
Просящихся на перья.
И, потеряв привычный мир,
Мы требуем для арф и лир
Особого доверья.