– Они будут приходить сюда по одному. Когда войдут в эту дверь, вы знаете, что надо делать, и тогда они ваши, а мне вы дали обещание. Так или нет?

– Ну да, – ответил я, теряя уже всяческое соображение.

Он ушел наверх. Я пригнулся за ящиками, осмотрел пистолеты старика – и будь я проклят, если обнаружил в них хоть один изъян. Оба были заряжены и с виду исправны. Этот последний штрих окончательно сбил меня с толку. Я уже не понимал, в подвале стою или летаю на аэростате.

Когда в подвал вошел О'Лири, по-прежнему только в брюках и повязке, мне пришлось сильно тряхнуть головой, чтобы прийти в себя; я ударил его трубой по затылку, едва его босая нога переступила порог. Он растянулся ничком.

Старик сбежал по ступенькам, не переставая улыбаться.

– Торопитесь! Торопитесь! – пропыхтел он, помогая мне тащить Рыжего в чулан с деньгами. Потом он достал два куска веревки и связал великана по рукам и ногам. – Торопитесь! – пропыхтел он еще раз и убежал наверх, а я вернулся в засаду и помахал трубой, размышляя, что если Флора меня застрелила, то сейчас я просто получаю вознаграждение за свою добродетель – в раю, где я буду вечно радоваться, глуша тех, кто плохо обходился со мной внизу.

Спустился горилла-головолом, подошел к двери. Сам получил по голове. Прибежал старичок. Мы отволокли Окуня в чулан, связали.

– Торопитесь! – пропыхтел старый хрыч, приплясывая от возбуждения. – Теперь эта дьяволица – бейте сильнее! – Он убежал наверх и зашлепал ногами где-то у меня над головой.

Я чуть отодвинул в сторону недоумение, расчистив место для хотя бы маленькой работы ума. Эта ерунда, которой мы занялись, ни на что не похожа. Этого просто не может быть. В жизни так ничего не делается. Ты не стоишь в углах, не глушишь людей одного за другим, как машина, покуда старый сморчок подает их тебе в дверь. Бред собачий! С меня хватит!

Я прошел мимо своей засады, положил трубу и подыскал другое место, под какими-то полками, около лестницы. Присел там на корточки, с пистолетами в обеих руках. В этой игре что-то нечисто... должно быть нечисто. За болвана я больше сидеть не буду.

По лестнице спускалась Флора. Старичок трусил за ней.

Она держала два пистолета. Ее серые глаза рыскали повсюду. Она пригнула голову, как зверь, выходящий на драку. Ноздри у нее трепетали. Она спускалась не быстро и не медленно, и все движения ее тела были точны, как у танцовщицы. Сто лет проживу, не забуду, как спускалась по нетесаным ступенькам эта статная свирепая женщина.

Она увидела меня, когда я поднялся.

– Брось оружие! – сказал я, уже зная, что она не бросит. В тот миг, когда она навела на меня левый пистолет, старик выхватил из рукава квелую дубинку и стукнул ее по виску. Я прыгнул и подхватил Флору, не дав удариться о цемент.

– Вот видите! – радостно сказал старичок. – -Деньги – у вас, и они – ваши. А теперь выпустите меня и девушку.

– Сперва уложим ее с остальными, – сказал я.

Он помог мне перетащить Флору, и я велел ему запереть дверь чулана. Он запер, и я отобрал ключ одной рукой, а другой взял его за горло. Он извивался, как змея, пока я обшаривал его, вынимал кистенек и пистолет и ощупывал пояс с деньгами.

– Сними его, – приказал я, – с собой ты ничего не унесешь.

Руки его повозились с пряжкой, вытащили пояс из-под одежды, бросили на пол. Набит он был туго.

Держа старика за шею, я отвел его наверх, в кухню, где застыв сидела девушка. При помощи основательной порции чистого виски и множества слов мне удалось растопить ее, и в конце концов она поняла, что выйдет отсюда со стариком, но никому не должна говорить ни слова, в особенности полицейским.

– Где Рыжик? – спросила она, когда на лицо ее вернулись краски – хотя хорошеньким оно оставалось и без них, – а в глазах появился проблеск мысли.

Я ответил, что он на месте, и пообещал ей, что к утру он будет в больнице. Остальное ее не интересовало. Я прогнал ее наверх за пальто и шляпой, сходил вместе со старичком за его шляпой, а потом отвел их обоих в комнату на нижнем этаже.

– Сидите здесь, пока не приду за вами, – сказал я, запер их и положил ключ в карман.

Парадная дверь и окно на нижнем этаже были забраны досками так же, как задние. Я не рискнул их отрывать, хотя уже светало. Я поднялся наверх, соорудил из наволочки и кроватной планки белый флаг, высунул в окно и, когда чей-то бас сказал мне: «Ладно, давай говори», высунулся сам и сказал полицейским, что сейчас их впущу. Чтобы открыть парадную дверь, я минут пять работал топориком. Когда дверь открылась, на ступеньках и тротуаре стояли начальник полиции, начальник уголовного розыска и половина личного состава полиции. Я отвел их в подвал и выдал им Большую Флору, Окуня и Рыжего О'Лири вместе с деньгами. Флора и Окунь очнулись, но не разговаривали.

Пока сановники толпились вокруг добычи, я ушел наверх. Дом наполнили полицейские сыщики. Я здоровался с ними по дороге к комнате, где оставил Нэнси Риган и старика. Лейтенант Дафф возился с запертой дверью, а Хант и О'Гар стояли у него за спиной.

Я улыбнулся Даффу и отдал ключ.

Он открыл дверь, посмотрел на старика и девушку – больше на девушку, – потом на меня. Они стояли посреди комнаты. Выцветшие глаза старика смотрели жалко и вопросительно, а голубые глаза девушки потемнели от тревоги. Тревога ничуть не повредила ее красоте.

Если это твое – ты не зря запер на замок, – шепнул О'Гар мне на ухо.

А теперь можете бежать, – сказал я им. – Отоспитесь как следует, на работу явитесь завтра. Они кивнули и вышли из дома.

Вот как у вас в агентстве поддерживают равновесие! – сказал Дафф. – На каждого урода-оперативника по красавице?

В коридоре появился Дик Фоули.

– Что у тебя? – спросил я.

– Финиш. Анжела привела меня к Вэнсу. Он привел сюда. Я привел полицейских. Его взяли... Ее взяли.

На улице грохнули два выстрела. Мы подошли к двери и увидели какую-то возню в полицейской машине. Мы подошли к ней. Бритва Вэнс в наручниках корчился в кабине, сползая на пол.

– Мы держали его в машине, Хьюстон и я, – объяснил Даффу агент в штатском, человек с жестким ртом. – Он хотел бежать, схватил револьвер Хьюстона обеими руками. Мне пришлось стрелять... два раза. Капитан нам голову оторвет! Нарочно держал его здесь – как будущего свидетеля. Ей-богу, я бы не стал стрелять, но тут – либо он, либо Хьюстон!

Дафф обозвал агента ирландской дубиной и помог ему поднять Вэнса на сиденье. Полные боли глаза Вэнса остановились на мне.

– Я... тебя... знаю? – выдавил он. – «Континентал»... Нью-Йорк?

– Да.

– Не мог... вспомнить... у Лароя... с Рыжим?

– Да, – сказал я. – Взяли Рыжего, Флору, Окуня и деньги.

– А Папа... до... пуло...са... нет.

– Папа до чего? – переспросил я, и спина у меня похолодела.

Он приподнялся на сиденье.

– Пападопулос, – выговорил он из последних сил. – Хотел... пристрелить его... уходит с девушкой... легавый поспешил... жалко...

Слова в нем кончились. Он содрогнулся. Смерть уже стояла в его зрачках. Врач в белом хотел протиснуться мимо меня в машину. Я оттолкнул его и, нагнувшись, схватил Вэнса за плечи. Затылок у меня оледенел. В животе было пусто.

– Слушай, Вэнс, – крикнул я ему в лицо. – Пападопулос? Старичок? Мозги шайки?

– Да, – сказал Вэнс, и последняя капля крови вышла из него с этим словом.

Я уронил его на сиденье и отошел.

Конечно! Как же я не сообразил? Старый мерзавец – если бы не он, при всем его испуге, был главной пружиной, смог бы он так ловко сдать мне остальных, по одному? Их загнали в угол. Либо погибнуть в перестрелке, сдаться и кончать на виселице. Ничего другого им не оставалось. Полиция схватила Вэнса – он мог сказать и наверняка сказал бы, что Пападопулос был атаманом, и ни возраст, ни хилость, ни маска прислужника не помогли бы старому хрычу выкрутиться на суде.

А я? Мне тоже ничего не оставалось, как принять его условия. Иначе – конец. Я был воском в его руках, его сообщники были воском. Он списал их также, как они помогли ему списать других, а я отпустил его на все четыре стороны.