– Не двигаться! – прошипела она и сделала еще один шаг к двери.

Пат Редди напружинил ноги, но я сдвинул брови и покачал головой. Ловить ее надо было в холле или на лестнице – здесь это грозило смертью. Не поворачиваясь к нам спиной, она переступила порог, резко выдохнула сквозь сжатые зубы и исчезла.

Оуэн Фицстивен выскочил за ней первым. Хотя полицейский загораживал мне дорогу, я оказался вторым. Она была уже у лестницы в другом конце тускло освещенного холла; Фицстивен быстро ее нагонял.

Когда я добежал до ступенек, он поймал миссис Леггет на площадке между этажами. Одну ее руку ему удалось прижать к телу, другая, с оружием, была свободна. Он хотел вырвать пистолет – не удалось. Она повернула ствол в его сторону, но тут, пригнувшись, чтобы не зацепить головой лестницу, я с разбега прыгнул вниз.

Я врезался в них, сбил обоих в угол, и пуля, предназначенная Фицстивену, ушла в ступеньку.

Мы оказались на полу. Я обеими руками попытался поймать пистолет, но не смог, и мне пришлось обхватить ее за талию. Рядом с моим подбородком сухие пальцы Фицстивена сжали ее руку с пистолетом.

Она извернулась и всем телом навалилась мне на правое плечо, пострадавшее в автомобильной аварии. Удержать ее не было сил. Она перекатилась на меня, приподнялась...

Выстрел грянул прямо над ухом, опалив мне щеку.

Миссис Леггет обмякла.

Когда О'Гар и Редди растащили нас, ее тело осталось неподвижным. Пуля пробила ей горло.

Я поднялся в лабораторию. Габриэла лежала на полу, доктор с Коллинсоном стояли рядом с ней на коленях.

– Посмотрите-ка миссис Леггет, – сказал я доктору. – Она на лестнице. По-моему, умерла, но все же посмотрите.

Доктор вышел. Растирая девушке руки – она все еще была без сознания, – Коллинсон глянул мне в глаза так, будто людей вроде меня необходимо держать в клетке.

– Ну что, довольны своей работой? – спросил он.

– Главное, что она сделана, – ответил я.

В тот же вечер я обедал с Фицстивеном у миссис Шиндлер. В полуподвальном зале с низкими потолками мы запивали хороший обед хорошим пивом мистера Шиндлера. Как писатель, Фицстивен хотел разобраться в том, что он назвал психологией миссис Леггет.

– Зная теперь ее характер, нетрудно понять, почему она убила сестру, – сказал он. – Так же нетрудно понять убийство мужа, желание отравить после разоблачения жизнь племяннице и даже покончить с собой, лишь бы избежать ареста. Но спокойные годы между этими событиями как-то не вписываются в общую картину.

– Не вписывается как раз убийство мужа, – возразил я. – Остальное вполне логично. Он был ей нужен. Даже смерть сестры она подстроила так, чтобы покрепче привязать его к себе. Но тюрьма их разлучила. Тут уж ничего она не могла поделать, оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь его выпустят – такая возможность всегда существует. Больше ничего ей в то время не требовалось. Габриэла была у нее заложницей на случай освобождения Леггета, жила она на его деньги вполне пристойно – так чего ей было суетиться? Узнав о побеге, она приехала в Америку и взялась за поиски. Сыщики нашли его, и она к нему явилась. Против брака он не возражал. Она наконец получила что хотела. Вот и успокоилась. Она была не авантюристка и не из тех, кто творит зло ради удовольствия. Обычная женщина, которая знает, чего хочет, и добивается цели любыми средствами. Заметьте, как терпеливо и долго она скрывала свою ненависть от девушки. В ее желаниях, кстати, тоже нет ничего необычного. Так что сложными психическими расстройствами тут и не пахнет. Элементарное звериное поведение с элементарным звериным непониманием разницы между добром и злом. Как все звери, она не любила, когда ей мешали, и царапалась, когда загоняли в угол.

Фицстивен глотнул пива и спросил:

– Значит, проклятие Дейнов вы сводите к первобытной, звериной наследственности?

– И того проще – к выдумке разъяренной женщины.

– Из-за таких, как вы, жизнь становится совсем пресной. – Он вздохнул в облаке сигаретного дыма. – Даже то, что Габриэла стала орудием в убийстве матери, не убеждает вас в существовании проклятия – пусть только в поэтическом смысле?

– Нет, не убеждает. К тому же я сомневаюсь, что она была этим орудием. А вот Леггет не сомневался. Очень уж он старался выгородить ее в своем письме. Но действительно ли он видел, как девочка убила мать? Об этом мы знаем только со слов миссис Леггет. С другой стороны, она в присутствии Габриэлы сказала, что воспитала девочку в вере, будто убийца – отец. Да, сам Леггет, скорей всего, не сомневался. Вряд ли он пошел бы на столько мытарств, если бы не стремился оградить дочку от чувства вины. Но с этого момента мы можем только строить предположения. Миссис Леггет он был нужен, и она своего добилась. Так какого черта его убивать?

– Вот те на! – посетовал Фицстивен. – В лаборатории вы дали один ответ, теперь другой. А чего мудрить? Сами же сказали, что письмо вполне могло сойти за предсмертное и после гибели Леггета гарантировать вдове безопасность.

– Тогда сказал, – признался я. – Но теперь, на трезвую голову и с дополнительными фактами в руках, – не могу. Она добивалась Леггета много лет, ждала его. Значит, он был ей дорог.

– Но она его вряд ли любила, во всяком случае, оснований предполагать любовь у нас нет. Так чем тут дорожить? Он был для нее вроде охотничьего трофея, а смерть на ценность трофея не влияет – образно говоря, можно сделать чучело и поставить в прихожей.

– Тогда почему она не подпустила к нему Аптона? Почему убила Рапперта? Зачем было брать на себя чужую ношу? Опасность-то грозила не ей. Нет, не будь он ей дорог, она бы не стала так рисковать и скрывать от мужа, что прошлое всплыло.

– Кажется, мне ясно, к чему вы клоните – раздумчиво произнес Фицстивен. – Вы считаете...

– Подождите. Есть кое-что еще. Раза два я разговаривал с Леггетом в присутствии его жены, и оба раза они друг с другом и словом не перемолвились. Алиса всячески давала мне понять, что, если бы не он, она бы многое рассказала об исчезновении дочери.

– Где вы нашли Габриэлу?

– После убийства Рапперта она забрала все свои деньги, все драгоценности, поручив Минни Херши сбыть их, убежала к Холдорнам. Несколько украшений Минни взяла себе – ее парень накануне выиграл в кости кучу денег, полиция это проверила. Потом она послала его продать оставшиеся драгоценности. В ломбарде его и задержали.

– Габриэла ушла из дома навсегда? – спросил Фицстивен.

– Понять ее можно. Отца она уже давно считала убийцей, а тут и мачеху застала на месте преступления. Кому захочется жить в такой семейке?

– Вы полагаете, Леггет с женой не ладил? Вполне может быть. Последнее время я виделся с ними редко, да и был не настолько близок, чтобы меня посвящали в ссоры. Вероятно, он кое-что узнал про нее... какую-то часть правды.

– Не исключено. Но, во-первых, узнал не много, иначе бы не взял на себя убийство Рапперта, во-вторых, узнал про что-то, что не связано с последними событиями. Когда я встретился с ним в первый раз, он был уверен, что бриллианты украли. Но если бы...

– А ну вас. Вы не успокоитесь, пока не присобачите ко всему на свете «но» и «если бы». Нет, причин сомневаться в рассказе миссис Леггет я не вижу. Она говорила добровольно, без всякого принуждения. Зачем ей было наговаривать на себя?

– Это вы про убийство сестры? Но ее уже оправдали на процессе: если не ошибаюсь, во Франции, как и у нас, дважды за одно преступление не судят. Так что ничего особенного она не наговорила.

– Так уж и ничего! – сказал он. – Выпейте-ка еще пива, а то душа у вас совсем ссохнется.

Габриэлу я увидел на дознании по делу Леггета – Рапперта, но она, кажется, меня даже не узнала. С ней пришел Мадисон Эндрюс, раньше адвокат, а теперь душеприказчик Леггета.

Газеты ухватились за рассказ миссис Легтет про трагедию в Париже в 1913 году и несколько дней только о ней и трещали. Поскольку бриллианты Холстеда и Бичема были найдены, агентство «Континентал» вышло из игры: на последней странице дела Леггета появилась запись – «Прекращено». Потом мне пришлось уехать в горы на золотой рудник – его владелец подозревал своих служащих в мошенничестве.