Она не ответила.

Я пробормотал что-то успокаивающее и вышел.

...Уже наступала ночь, когда я позвонил в дверь дома Ганжена. Бледная горничная сообщила, что мистер Ганжен дома, и повела меня наверх.

Роз Рубери как раз спускалась вниз. Она задержалась на лестничной площадке, чтобы пропустить нас. Я остановился перед ней, а моя провожатая пошла в библиотеку.

– Игра кончена, Роз, – сказал я. – Даю десять минут на то, чтобы ты смылась. А не хочешь, так придется познакомиться с тюрьмой изнутри.

– Неужели?

– Операция не удалась. – Я вынул из кармана пачку денег, добытых в отеле «Марс», – Вот, только что навестил Бена-Кашлюна и Банки.

Это ее убедило. Она повернулась и помчалась наверх. Бруно Ганжен подошел к открытой двери библиотеки и застыл, бросая удивленные взгляды то на меня, то на Роз, которая уже взлетала на четвертый этаж. Вопрос вертелся у него на языке, но я опередил его.

– Дело сделано, – объявил я.

– Браво! – воскликнул он, заводя меня в библиотеку. – Слышишь, моя любимая? Дело сделано!

Его любимая, сидевшая, как и в тот вечер, за столом, улыбнулась и пробормотала: «Вот как», Голос и улыбка были одинаково равнодушными.

Я подошел к столу и опорожнил карманы.

– Девятнадцать тысяч сто двадцать шесть долларов семьдесят центов, включая марки, – доложил я Ганжену. – Не хватает восьмисот семидесяти трех долларов тридцати центов.

– Ах! – Бруно Ганжен дрожащей розовой рукой гладил свою черную бородку, впиваясь в меня взглядом. – Где вы нашли? Умоляю, садитесь и расскажите все-все! Мы умираем от любопытства, правда, моя дорогая?

Его дорогая зевнула:

– Вот как...

– Ну, мне нечего вам рассказать, – заявил я. – Чтобы отыскать деньги, мне пришлось пойти на компромисс и дать слово молчать. Мэйна ограбили в воскресенье после полудня. Так уж вышло, что преступников задержать нельзя. Один человек может опознать их, но он отказывается дать показания.

– Но кто убил Джеффри? – Ганжен ухватил меня за лацкан. – Кто его убил?

– Это было самоубийство. Он покончил с собой в отчаянии, потому что его ограбили, а объясниться по поводу этого он не мог.

Впервые город Отервилл назвали при мне Отравиллом в Бате, в заведении «Большой пароход». Но рыжий блатняга Хики Дьюи, от которого я это услышал, доберманов звал доброманами, так что я не удивился тому, как он вывернул название города. Впоследствии я услышал то же самое от людей, которым правильное произношение давалось полегче. Но я долго еще держал такое название за бессмысленную игру слов – люди ведь по-разному переиначивают слова, например, из полиглотки делают Полли-глотку и так далее. Через несколько лет я попал в Отервилл и тут уж сам разобрался, что к чему.

Из автомата на вокзале я позвонил в редакцию «Геральда», попросил Дональда Уилсона и доложил о прибытии.

– Вы можете приехать ко мне домой в десять вечера? – Голос у него был живой и приятный. – Адрес: бульвар Маунтин, дом 2101. Сядете в трамвай на Бродвее, доедете до Лорел-авеню и пройдете два квартала к западу.

Я пообещал так и сделать. Потом отправился в гостиницу «Грейт Вестерн», забросил туда чемоданы и вышел взглянуть на город.

Отервилл изысканностью не отличался. Строителей его явно тянуло к украшательству. Поначалу, может быть, что-то у них и получалось. Но потом кирпичные трубы сталеплавильных заводов, торчавшие в южной части на фоне угрюмой горы, прокоптили все вокруг желтым дымом до полного унылого единообразия. В результате получился уродливый город с населением в сорок тысяч человек, лежащий в уродливой впадине меж двух уродливых гор, сверху донизу пропитанных угольной пылью от рудников. Над всем этим расстилалось перепачканное небо, которое словно выползло из заводских труб.

Первому полицейскому, которого я увидел, не мешало бы побриться. У второго на потрепанном мундире не хватало пары пуговиц. Третий управлял движением на главном перекрестке – Бродвея и Юнион-стрит – с сигарой в зубах. На этом я свое обследование закончил.

В девять тридцать вечера я сел на Бродвее в трамвай и начал выполнять указания, которые дал мне Дональд Уилсон. Они привели меня к угловому дому на лужайке за живой изгородью.

Горничная, открывшая дверь, сказала, что мистера Уилсона нет дома. Пока я объяснял, что у нас назначена встреча, к двери подошла стройная блондинка в чем-то зеленом шелковом, лет около тридцати. Она улыбнулась, но жестокость из ее голубых глаз не исчезла. Я объяснился повторно.

– Мужа сейчас нет. – Она еле заметно шепелявила. – Но если вы условились, он, вероятно, скоро приедет.

Женщина провела меня наверх – в красно-коричневую комнату, выходившую окнами на Лорел-авеню. Там было много книг. Мы сели в кожаные кресла, вполоборота к каминной решетке, за которой пылал уголь, и миссис Уилсон принялась выяснять, какие у меня дела с ее мужем.

– Вы живете в Отервилле? – спросила она для начала.

– Нет. В Сан-Франциско.

– Но вы здесь не первый раз?

– Первый.

– Правда? Как вам нравится наш город?

– Я еще мало видел. (Это была ложь. Я видел достаточно). Я приехал только сегодня днем.

– Невеселое место, – сказала она, – сами увидите.

И тут же вернулась к допросу:

– Наверное, все шахтерские города такие. Вы занимаетесь горным делом?

– Сейчас нет.

Она посмотрела на каминные часы и заметила:

– Невежливо со стороны Дональда заставлять вас ждать так долго после работы.

Я сказал, что это не страшно.

– Хотя, может быть, вы не по делу? – предположила она.

Я промолчал.

Женщина рассмеялась – коротко и резко.

– Я не всегда такая любопытная, – сказала она весело. – Но у вас такой загадочный вид – просто нельзя удержаться. Может быть, вы бутлегер? Дональд так часто их меняет.

Я состроил ухмылку, из которой она могла делать любые выводы.

Внизу зазвонил телефон. Миссис Уилсон протянула к огню ноги в зеленых туфельках и притворилась, будто не слышит звонка. Интересно, зачем ей это понадобилось.

Она начала новую фразу: «Боюсь, мне придет…» – и замолкла, увидев на пороге горничную.

Горничная объявила, что хозяйку просят к телефону. Миссис Уилсон извинилась и вышла вслед за горничной. Вниз она не пошла, а говорила откуда-то поблизости.

Я услыхал: «Миссис Уилсон слушает… Да… Как вы сказали? Кто? Вы не можете говорить погромче? Что?! Да… Да… Кто это говорит? Алло! Алло!»

Звякнул телефонный рычажок. По коридору зазвучали быстрые шаги.

Я поднес к сигаре спичку и смотрел на огонь, пока не услышал, что миссис Уилсон спускается по лестнице. Тогда я подошел к окну, приподнял уголок шторы и стал смотреть на Лорел-авеню и на белый кубик гаража, пристроенного к дому.

Стройная женщина в темном пальто и шляпе вышла из дома и поспешно направилась к гаражу. Это была миссис Уилсон. Она уехала в закрытом «бьюике». Я вернулся в свое кресло и стал ждать.

Прошло три четверти часа. В пять минут двенадцатого на улице завизжали автомобильные тормоза. Через две минуты миссис Уилсон вошла в комнату. Пальто и шляпу она сняла. Лицо у нее было белое, глаза потемнели.

– Мне страшно жаль, – сказала она, тонкие губы ее подрагивали, – но вы прождали напрасно. Мой муж сегодня не придет.

Я сказал, что завтра утром позвоню ему в редакцию.

Уходя, я думал о том, откуда взялось на носке ее зеленой туфли мокрое пятно, которое вполне могло сойти за кровь.