Сегодня днем я мог пойти к старику Илайхью и объяснить, что теперь их можно не бояться. Он прислушался бы. Он перешел бы на мою сторону и помог бы мне разыграть все по закону. Можно было так и поступить. Но проще сделать так, чтобы они друг друга поубивали, – это легче и надежнее. Теперь это меня больше устраивает. Не знаю, как я выкручусь в агентстве. Мой Старик кожу с меня живьем сдерет, если узнает, как я вел дело. А все этот проклятый город. Вот уж точно – Отравилл. Он отравил меня.

Послушайте. Я сидел сегодня у Уилсона, разыгрывал свою партию, словно играл в покер, и получал удовольствие. Я смотрел на Нунана и знал: после того, что я с ним сделал, у него не осталось даже одного шанса из тысячи дожить до завтра. И я смеялся про себя, и мне было хорошо и весело! Это на меня не похоже. То, что у меня еще осталось от души, спрятано под дубленой шкурой. Я двадцать лет вожусь с преступлениями, всякое убийство для меня – каждодневная работа, возможность заработать себе на хлеб. Но наслаждаться, когда готовишь кому-то смерть, – такого со мной не случалось. Вот что такое ваш город.

Она улыбнулась – слишком ласково – и сказала – слишком снисходительно:

– Вы преувеличиваете, миленький. Так им и надо. Зачем вы на меня так смотрите? У меня мурашки по спине забегали.

Я ухмыльнулся, взял стаканы и пошел на кухню за джином. Когда я вернулся, она взглянула на меня тревожными глазами и спросила:

– Для чего это вы притащили ледолом?

– Чтобы показать вам, как у меня работает голова. Несколько дней назад для меня это был просто инструмент, которым крошат лед, – если бы я вообще обратил на него внимание. – Я провел пальцем по круглой стальной пике длиной в добрых пятнадцать сантиметров. – Сейчас я думаю – недурная штучка, чтобы пришпилить человека к его собственному костюму. Даже на простую зажигалку смотрю – и прикидываю, как ее можно набить нитроглицерином и подсунуть тому, кто мне не нравится. В канаве возле вашего дома валяется медный провод – тонкий, гибкий и по длине годится, чтобы накинуть человеку на шею и затянуть концы. Чертовски трудно было удержаться, чтобы не подобрать его и не сунуть в карман, так, на всякий случай.

– Вы спятили.

– Знаю. Про это я вам и толкую. Я рехнулся на крови.

– Вот это мне как раз и не нравится. Отнесите эту штуку обратно в кухню, садитесь и придите в себя.

Я выполнил два приказа из трех.

– Беда в том, – стала укорять меня Дина, – что у вас нервы ни к черту. Вы слишком переволновались за последние дни. Если так пойдет дальше, вы сорветесь по-настоящему.

Я протянул перед собой руку с растопыренными пальцами. Она почти не дрожала.

Дина взглянула на руку и заметила:

– Ничего не значит. У вас все внутри. Почему бы вам не отдохнуть денек-другой? Теперь дела пойдут сами собой. Поехали бы в Солт-Лейк-Сити. Вам это будет на пользу.

– Не могу, сестренка. Кто-то должен остаться здесь, чтобы подсчитывать трупы. Кроме того, весь мой план держится на сегодняшней комбинации людей и событий. Если мы уедем, все изменится, и как бы не пришлось начинать все сначала.

– Никто не узнает, что мы уехали, а я вообще тут ни при чем.

– С каких это пор?

Она наклонилась вперед, сощурилась и спросила:

– К чему это вы клоните?

– Ни к чему. Просто удивляюсь, как это из вас вдруг получился посторонний наблюдатель. Забыли, что Дональда Уилсона убили из-за вас? А ведь с этого все и началось. Забыли, что, если бы вы не дали мне материал на Шепота, дело забуксовало бы?

– Вы прекрасно знаете, что я ни в чем не виновата, – возмущенно заявила она. – К тому же это все в прошлом. Вы просто в паршивом настроении и хотите поспорить.

– Вчера вечером, когда вы до смерти перепугались, что Шепот вас убьет, это было не в прошлом.

– Хватит с меня разговоров об убийствах!

– Юный Олбури говорил, что вас грозил убить Билл Куинт, – сказал я.

– Прекратите.

– У вас, видно, особый дар – будить в своих приятелях наклонности к убийству. Олбури ждет суда за убийство Уилсона. Шепот заставляет вас дрожать по углам. Даже я не избежал вашего влияния – смотрите, во что я превратился. И я всегда в глубине души был уверен, что когда-нибудь до вас доберется Дэн Ролф.

– Дэн! Вы сумасшедший. Да я…

– Погодите. Он, чахоточный, попал в беду, вы его подобрали. Дали ему крышу над головой и опия, сколько душе угодно. Он у вас на побегушках, при мне вы надавали ему пощечин и бьете его при посторонних. Он в вас влюблен. Но однажды утром вы проснетесь и обнаружите, что он свернул вам шею.

Дина вздрогнула, встала и рассмеялась.

– Слава Богу, из нас двоих хоть я понимаю, что за чушь вы порете, – сказала она, унося в кухню пустые стаканы.

Я закуривал сигарету и задумался, почему я так себя чувствую, – может, и в самом деле схожу с ума? Есть ли правда в том, что болтают о предчувствиях, или у меня просто расшатались нервы?

– Если не хотите уезжать, то самое лучшее для вас – накачаться, – посоветовала девушка, вернувшись с полными стаканами. – Забудете обо всем на пару часов. Я вам налила двойную порцию джина. Вам это нужно.

– Дело не во мне, – сказал я, сам себе удивляясь, но почему-то получая удовольствие от своих слов. – Дело в вас. Каждый раз, когда я произношу слово «убийство», вы впадаете в панику. Настоящая женщина. В городе Бог знает сколько народу не прочь с вами разделаться, а вы думаете, что все обойдется, если только держать язык за зубами. Это глупо. Молчи – не молчи, разве это помешает, например, Шепоту…

– Пожалуйста, прекратите, умоляю! Да, я глупая. Я боюсь слов. Я боюсь его. Я… Ах, почему вы его не убрали, когда я просила?

– Извините, – сказал я вполне серьезно.

– Вы думаете, он…

– Не знаю, – сказал я. – И вы, наверное, правы, не стоит об этом болтать. Вот выпить – это надо, хотя слабоватый у вас джин какой-то.

– Дело в вас, а не в джине. Хотите одну мировую штуку?

– Я бы выпил и нитроглицерин.

– Сейчас будет, – пообещала она.

Дина погремела бутылками на кухне и принесла мне полный стакан. Питье в нем на вид не отличалось от джина. Я потянул носом и сказал:

– Опийная настойка Дэна? Он еще в больнице?

– Да. Кажется, у него трещина в черепе. Пейте, дружок, это то, что вам нужно.

Я опрокинул в глотку джин с опием. Внезапно мне стало лучше. Мы продолжали пить и беседовать, и все вокруг постепенно стало радостным, светлым, исполненным мира и братства…

Дина налегала на чистый джин. Я тоже перешел на него ненадолго, а потом выпил еще стаканчик с опием.

Затем я затеял игру – старался держать глаза открытыми, как будто не сплю, хотя уже ничего перед собой не видел. Когда она раскусила этот фокус, я сдался на ее милость.

Последнее, что я запомнил – как она укладывала меня на диван в столовой.

Мне снилось, что я в Балтиморе, сижу на скамейке у фонтана в Гарлем-парке, рядом с женщиной под вуалью. Я пришел сюда вместе с ней и хорошо ее знал, но вдруг забыл, кто она такая. Лица я не мог разглядеть под длинной черной вуалью.

Я подумал, что если заговорить, то она ответит, и я узнаю ее по голосу, но очень смущался и долго не находил что сказать. Наконец, я спросил, знает ли она человека по имени Кэррол Т. Харрис.

Она ответила, но плеск и шум фонтана заглушил ее голос, и я ничего не расслышал.

По Эдмондсон-авеню проехали пожарные машины. Она бросила меня и побежала за ними. На бегу она кричала: «Пожар!» Пожар!" Тут я узнал ее голос и понял, кто она такая, понял, что она – важный для меня человек. Я побежал за ней, но было уже поздно. Она скрылась вместе с пожарными машинами.

Я пустился искать ее по улицам, чуть ли не по всем улицам Соединенных Штатов – Гэй-стрит и Маунт-Ройял-авеню в Балтиморе, Коулфакс-авеню в Денвере, Этна-роуд и Сент-Клер-авеню в Кливленде, Макинни-авеню в Далласе, Лемартин, и Корнелл, и Эймори-стрит в Бостоне, бульвар Берри в Луисвилле, Лексингтон-авеню в Нью-Йорке – и наконец очутился на Виктория-стрит в Джексонвилле, где снова услышал ее, хотя по-прежнему не видел.