Мужские ноги в черных туфлях и темных брюках. Ступни лежали на большом обкатанном камне в пятнадцати сантиметрах одна от другой, и обе были повернуты влево. Ноги наклонно торчали из воды, которая чуть-чуть не доставала до колен. Вот и все, что я мог разглядеть с тропинки.

Я спустился со скалы, но не в этом месте. Тут было крутовато для немолодого грузного человека. Я вернулся метров на двести назад, туда, где тропа проходила через кривую расщелину, наискось пересекавшую всю скалу снизу доверху. Я вернулся к расщелине и спустился по ней, спотыкаясь, оскальзываясь, потея и ругаясь, но добрался до подножья целый и невредимый, если не считать ободранных пальцев, испачканного костюма и погубленных туфель.

Каменный берег у подножья скалы был плохо приспособлен для прогулок, но я сумел пройти по нему, лишь дважды спустившись в воду, да и то по колено. Однако в том месте, где лежали ноги, мне пришлось зайти в Тихий океан по пояс, чтобы вытащить тело: оно лежало навзничь на покатой, сточенной стороне громадного камня, почти целиком находившегося в воде, и было покрыто вспененной водой до середины бедер. Я нащупал ногами удобную опору, взял его подмышки и вытащил.

Это был Эрик Коллинсон. Из разбитой спины сквозь одежду и кожу торчали кости. Затылок был проломлен. Я вытащил его из воды на сухие камни. В мокрых карманах оказались пятьдесят четыре доллара восемьдесят два цента, часы, нож, золотые ручка и карандаш, бумаги, несколько писем и записная книжка. Я расправил бумаги, письма и записную книжку; прочел; выяснил только одно: все, что в них написано, не имеет никакого отношения к его смерти. Ни на нем, ни рядом с ним я не нашел ни одной вещи, которая рассказала бы мне о его смерти больше того, что рассказал вырванный куст, застрявшая между камнями шляпа и положение его тела.

Я оставил его, вернулся к расщелине, пыхтя вскарабкался на тропу и снова подошел к тому месту, где был вырван куст. Никаких следов, отпечатков ног и тому подобного. Тропинка была твердая, каменная. Я отправился по ней дальше. Вскоре скала стала отходить от океана, а тропинка – спускаться по ее склону. Метров через восемьсот скала кончилась и превратилась в заросший кустами гребень, вдоль которого тянулась тропа. Солнце еще не взошло. Брюки неприятно липли к застывшим ногам. Вода хлюпала в порванных туфлях. Я еще ничего не ел. Сигареты у меня размокли. Левое колено болело – я вывернул ногу, когда спускался по расщелине. Проклиная сыскное дело, я поплелся дальше.

Тропинка ненадолго увела меня от моря, когда пересекала основание небольшого лесистого мыса, потом спустилась в лощину, потом пошла вверх по склону невысокого холма: наконец я увидел дом, который описывал портье. Дом был довольно большой, двухэтажный, коричневый, с тесовой кровлей и стенами; он стоял на бугре, близко к тому месту, где океан выгрыз из берега полуторакилометровый треугольный кусок. Фасад был обращен к морю. Я подходил к дому сзади. Людей я не видел. Окна первого этажа были заперты и закрыты занавесками. На втором этаже открыты. В стороне от дома стояли службы.

Я зашел с фасада. На затянутой сеткой террасе стояли плетеные стулья и стол. Сетчатая дверь была заперта изнутри на крючок. Я громко постучал. Я стучал минут пять с перерывами, но никто не появился. Тогда я обогнул дом и постучал в кухонную дверь. Под моим кулаком дверь приоткрылась. В кухне было темно и тихо. Я открыл дверь шире и еще раз постучал. Тишина. Я крикнул:

– Миссис Коллинсон!

Никто не отозвался. Я прошел через кухню в еще более темную столовую, отыскал лестницу, поднялся и стал заглядывать в комнаты.

В доме не было никого.

В одной из спален на полу лежал автоматический пистолет калибра 9,65. Рядом валялась стреляная гильза, под стулом у стены – еще одна, пахло пороховым дымом. В углу, в потолке – отверстие, какое могла бы оставить пуля, выпущенная из такого пистолета, внизу – несколько крошек штукатурки. Кровать была аккуратно застелена. По одежде в стенном шкафу, по вещам на столе и на бюро я понял, что это была спальня Эрика Коллинсона.

По тем же приметам нетрудно было понять, что соседней спальней пользовалась Габриэла. На ее кровати никто не спал, а если спали, то привели после этого в порядок. В стенном шкафу на полу валялось черное бархатное платье, некогда белый платок и пара черных замшевых туфель, мокрых и грязных, – платок тоже был мокрый, но от крови. В ванной комнате – прямо в ванне – лежали два полотенца, большое и поменьше, оба грязные, окровавленные и еще влажные. На туалетном столике – квадратик грубой белой бумаги, со сгибами. В одном сгибе застрял белый порошок. Я лизнул его кончиком языка – морфий.

Я вернулся в Кесаду, переобулся в сухие носки и туфли, позавтракал, купил сигарет и спросил портье – на этот раз франтоватого паренька, – кто тут отвечает за охрану порядка.

– Начальник полицейского участка Дик Коттон, – сказал мне парень, – но вчера вечером он уехал в Сан-Франциско. Помощник шерифа Бен Рилл. Вы, наверное, найдете его в конторе у отца.

– Где это?

– Рядом с гаражом.

Контора оказалась одноэтажным кирпичным зданием с витринами в надписях: Дж. Кинг Ролли, Недвижимость, Ссуды, Закладные, Акции и Облигации, Страховые, Векселя, Бюро по найму, Нотариальные акты, Перевозка и Хранение, – и много еще чего, я не запомнил.

Внутри за обшарпанной стойкой, положив ноги на обшарпанный стол, сидели двое. Один – лет пятидесяти с лишним, с выцветшими, неопределенных бежевых оттенков волосами, глазами и кожей – дружелюбный, вялый, в поношенной одежде. Другой на двадцать лет моложе, но через двадцать лет обещал стать копией первого.

– Мне нужен помощник шерифа.

– Я, – отозвался младший, сбросив ноги на пол. Он не встал. Вместо этого он вытянул ногу, зацепил ею стул, отодвинул от стены и вновь поместил ноги на стол. – Садитесь. Это папа, – повертел он большим пальцем в направлении старшего. – Можно говорить при нем.

– Эрика Картера знаете? – спросил я.

– Молодожен, что у Тукера? Я не знал, что его зовут Эриком.

– Эрик Картер, – подтвердил старший Ролли, – я ему составлял договор о найме.

– Он погиб. Ночью или сегодня утром упал с дороги на скале. Не исключено, что несчастный случай.

Отец удивленно посмотрел на сына бежевыми глазами. Сын посмотрел на меня бежевыми глазами вопросительно и произнес:

– Тц, тц, тц.

Я протянул ему свою карточку. Он внимательно прочел ее, перевернул, дабы убедиться, что на обороте ничего нет, и передал отцу.

– Пойдем посмотрим на него? – предложил я.

– Да надо, наверное, – согласился помощник шерифа и встал. Он оказался выше, чем я думал, – ростом с покойного Коллинсона – и, несмотря на расслабленность, отменно мускулистым. Я последовал за ним к пыльному автомобилю, стоявшему перед конторой. Ролли-старший с нами не пошел.

– Вам кто-то сказал про это? – спросил помощник шерифа, когда мы уже ехали.

– Я на него наткнулся. Знаете, кто такой Картер?

– Кто-то особенный?

– Вы слышали об убийстве Риза в сан-францисском храме?

– Ага, читал в газетах.

– Миссис Картер – это Габриэла Леггет, замешанная в деле, а Картер – Эрик Коллинсон.

– Тц, тц, тц.

– А ее отец и мачеха были убиты за несколько недель до этого.

– Тц, тц, тц, – отозвался он. – Что там у них вышло?

– Родовое проклятие.

– Ну? Правда?

Я не понял, серьезно ли задан этот вопрос, хотя вид у него был вполне серьезный. Я в нем еще не разобрался. Шут он или не шут, но он помощник шерифа по Кесаде, и это его бенефис. Ему положено знать факты. И пока мы тряслись на ухабистой дороге, я изложил ему все, что знал, от 1913 года в Париже до моей последней находки на скале.

– Когда они вернулись после женитьбы из Рино, Коллинсон ко мне зашел. Им нельзя далеко отлучаться, пока идет процесс над шайкой Холдорнов, а он хотел подыскать для жены тихое место: Габриэла еще не в себе. Вы знаете Оуэна Фицстивена?

– Писателя, что жил здесь в прошлом году? Ага.