В первый момент Зберовский растерялся.

— То есть как? — не понял он. — Чтобы — я? Заявление?…

Декан подтвердил: да, по собственному желанию. Такой выход был бы для Григория Ивановича самым безболезненным.

— Но у меня совершенно нет желания покинуть работу! С чего это я стану заявление писать?!

— Ну, дорогой Григорий Иванович! Зачем наивничать? Обстоятельства куда сильнее нас. При сложившейся обстановке, по ряду причин… вам же видно самому: жалко, а университет вынужден расстаться с вами. Руководство не может далее нести ответственность!.. Знаете, всюду такой общественный резонанс…

Зберовский обеспокоенно глядел на декана. Тучный человек с бритой, как шар блестящей головой. Трусливый, равнодушный обыватель. А, вот чего они хотят — чтобы Зберовский сам помог им от него избавиться!

— Никакого заявления я не напишу!

И он побледнел, зрачки у него сузились, стали, как буравчики, колючие. Не вздохнешь: будто что-то постороннее давит, ужасно мешает в груди. Лишь сейчас Григорий Иванович отчетливо себе представил, до чего дело далеко зашло. Абсурд какой! Хотят всерьез прекратить его работы. Прогнать его из им же созданной лаборатории.

Декан сказал, что он-то сожалеет, но ректор будет вынужден издать приказ об отстранении. Приказ, конечно, будет плохо выглядеть.

— Идеологические ошибки. А если так, то всегда ли верные идеи внушаются студентам?… И вы завели доверенную вам лабораторию в тупик. Сотни тысяч рублей неоправданных затрат. Да у вас и с биографией чего-то… Однако можно избежать приказа.

— Это был бы лживый приказ! В корне — от начала до конца!

— С чьей точки зрения. Посмотрите философски. Но, повторяю, вы могли бы избежать порочащего вас приказа. Стоит вам лишь выразить желание…

— Написать по вашей указке, что я от себя самого отрекаюсь? Нет, пусть кто угодно лжет!..

— Ну, Григорий Иванович! Зачем чересчур сильные слова?…

Декан уже сердился.

В глубине души он отлично понимает: труды лаборатории Зберовского — хорошие труды, и весь шум, вокруг них поднятый, не стоит и выеденного яйца. Но ради того, чтобы за здорово живешь не разделить с ним какой-либо его возможной незавидной участи, Зберовским теперь придется пожертвовать.

Иной вопрос, что всякие крутые меры по отношению к нему пока очень нежелательны. Крутые меры служили бы признанием едва ли не вредительства в университете, но если так, то спросят: куда смотрело руководство? Нет, со Зберовским лучше поступить тише да без грохота — помягче. Однако убрать его нужно в двадцать четыре часа.

— Я защищаю ваши интересы, — проговорил декан с жесткостью в голосе. — Пока не поздно — пишите заявление. Совет единственно разумный! А завтра вам неминуемо сдавать дела, лабораторию и кафедру…

— Вздор! Я поеду в Москву, я обжалую!..

Поднявшись, декан еще более жестко сказал:

— После сдачи дел куда угодно поезжайте. — И, даже не кивнув, он пошел к выходу. По дороге бегло бросил: — Дела сдавать доценту Маркову. Он будет на вашем месте.

— Доценту Маркову?…

Декана уже нет. Дверь за ним без звука прихлопнулась. Зберовский смотрит ему вслед — изумленно, с перекошенным лицом.

Его мысли мечутся. Надо делать что-то. Куда идти сейчас? Он встал. И вдруг — непереносимая боль, точно острым камнем придавило, либо деревянный кол раздирает грудь.

Оперся об угол стола. Немного погодя налил воды и выпил глоток. Отдышался. В груди давит, но полегче. А, вон что: доценту Маркову! Какое им дело до истинной цели работ, до больших научных горизонтов! Они боятся по-настоящему большого… Им свое спокойствие всего дороже. Ради этого они поступятся и совестью, и здравым смыслом, и чем угодно еще!

Боже мой, так что случилось?

Его работа… Не может быть. Да, его отстранили от нее.

Он не знает, куда сейчас пойдет. Но чувствует, будто ему надо страшно торопиться, немедленно что-то очень важное предпринять.

Григорий Иванович надел шляпу. Потом, сообразив, что он в халате, снял халат. Снял почему-то и пиджак. Подумал — надел пиджак обратно. Зачем-то взял полотенце в руки и так вышел из кабинета. Не сказав ни слова никому, медленно прошел через лабораторные залы мимо сотрудников — мимо тех и этих. Начал спускаться по лестнице…

Позже кто-то, заглянув в лабораторию, спросил»

— А Зберовский где?

— А нету его.

— Вы знаете, что он уволен?

— Что? Как — уволен?

— Да очень просто.

— Бросьте! Этим нехорошо шутить!

— Какое там — шутить! Марков уж готовится принимать дела.

— Нет, правда? Ну…

— Ну, говорю! На кафедре все знают. Декан еще утром вызвал Маркова. Игорь Федорович согласился. Значит, с новым заведующим вас!..

Все бросили работу. Хмуро смотрят. И поодаль, где Коваль, услышали — и тоже повскакали с мест. Переглядываются.

Шаповалов, Лидия Романовна и еще один сотрудник-коммунист, Свиягин, будто не сговаривались, но — как были, в халатах — вместе молча пошли. Спустились с третьего этажа. Спешат, пересекая парк. По дороге Шаповалов расстроенно сказал:

— Проморгали мы. Опытами увлеклись… Надо было заранее предвидеть.

Университетский партийный комитет — в главном корпусе, в левом крыле здания. Здесь людно: десятка полтора студентов. Перед ними секретарь и два члена бюро. Какая-то девушка крикнула:

— Факты назовите! Факты!

— Факты? — переспросил секретарь. — А что, он хоть когда-нибудь проявлял себя на общественной работе? Замкнувшийся в себе интеллигент! Отсюда и идеология вашего профессора! Завел черт знает куда. И верно подняла вопрос газета! Есть и почище о нем сведения, только не могу сейчас сказать — секретно.

— Есть о нем… Секретно! — поддакнул начальник отдела кадров; он тут присутствовал в качестве одного из членов партбюро.

А секретарь уже выпроваживал студентов. Говорил, подталкивая их к двери:

— Ладно, некогда мне, товарищи. Только постыдились бы. Ведь комсомольцы! Вы вспомните, чей орган наша газета. Обкома партии, не так ли? Облисполкома? Так что же подвергаете сомнению? На какую мельницу вы льете воду этакими разговорчиками вашими? Нет, выкиньте из головы… Да вы не в курсе дела просто-напросто. А получается у вас не по-большевистски.

Кто недовольно глядя, кто потупившись, студенты наконец ушли. Когда дверь за ними закрылась, начальник отдела кадров кивнул на нее, сказал секретарю:

— Вот результат. Смотри, его влияние на неустойчивых. Уже навербовал себе защитников. Подсылает!

Секретарь, прищурившись, обхватил лоб ладонью и углубился в чтение разложенных на столе бумаг.

Это был худощавый человек с вдумчивыми карими глазами и по-чахоточному бледным лицом. Не дальше чем вчера, совещаясь с ректором, он от имени парткома согласился на отстранение профессора Зберовского от должности. При этом был искренне убежден, что сигналы прессы, голоса общественности не случайны и что Зберовский вреден на своем посту, — а значит, отстраняя его, руководство служит интересам народа.

Секретарь парткома, вероятно, рассмеялся бы, если от кого-нибудь услышал, будто в психологии своей он отчасти похож на Зберовского. Между тем они оба были одинаково честны и несколько наивны, оба все силы отдавали, не щадя себя, каждый своему высокому делу, оба не искали для себя душевного спокойствия. Мир вокруг себя оба видели не в конкретной сложности, а сквозь призму умозрительных схем. Для них обоих было обязательным как зеницу ока беречь наш общественный строй. И если газета — большевистская печать — дважды назвала идеи и труды Зберовского антисоветскими, то секретарь парткома делает отсюда вывод: быть может, не разбираясь в химических проблемах, он чего-то еще недопонял, но где-то сверху это знают лучше, раз это напечатано; и не бывает дыма без огня, а следствий без причин. Дальнейшее же для него — только прямой вопрос партийного долга.

Громко шагая и шумно дыша, к его столу подошли трое из лаборатории Зберовского.