— Когда вы сможете отсюда выехать? — спросила Зоя.

— Не знаю… — протянул Зберовский.

— Что задерживает вас — гимназия?

— Ну, гимназия-то — черт с ней, предположим!

— Работа с Благовещенским вас не устраивает?

— Наоборот. Очень даже устраивает.

— Так когда вас ждать в Казани?

— Не знаю…

Зоя покосилась на него:

— Вам не хочется там встретиться со мной?

Вот это было главное, что сейчас могло решить колебания Зберовского. Зоя зовет ехать следом за ней! Ничто еще не потеряно!

Мысль о том, будто место ассистента он получит как подачку, по протекции и, может быть, из жалости, у него теперь сама собой отошла на задний план.

Да, он бросит Яропольск и поедет к Благовещенскому! Завтра же сделает это. Университет в Казани — великолепная химическая школа!

Беспокойным движением он зачем-то сунул руки в карманы. Наткнулся на смятый конверт. Не сжег записку. Нужно было сжечь…

«Я на тебя твердо полагаюсь, Гриша…»

А поезду ударили второй звонок.

Они остановились у ее вагона. Зберовский упорно молчал. Зоя почувствовала: он смотрит на нее грустными-грустными глазами.

— Не капризничайте, милый. Поезжайте! — тихо сказала она.

Голова его медленно качнулась: нет.

— Ну почему?

— Я не могу пока покинуть Яропольск, — прошептал он. — Это было бы ужасно с моей стороны!

— Гриша, почему — ужасно?

— Получится, будто я испугался, скрылся… Мерзко получится. Да просто подведу. Нельзя. Вы не знаете, Зоечка…

Он закусил губу и отвернулся.

Она легонько толкнула его:

— Гриша! О чем вы говорите?

Он — глядя себе под ноги:

— Вопрос чести. Дело политическое, нелегальное…

— Вы разве связаны с политикой?…

Снова бьют в колокол: раз, два и три. Уже третий звонок!

Разговор оборвался. Она вздохнула.

Зберовский, весь подавшись к ней, умоляющим голосом воскликнул:

— Зоечка!..

Свисток кондуктора. С чайником в руке к вагонам пробежал последний пассажир. Впереди загудел паровоз.

Взгляд Зои ясно ответил: опять вы за свое! Ведь я просила вас — оставьте, не касайтесь этого, пожалуйста.

Один уже, он понуро стоял возле самого поезда.

Зоя свесилась с вагонной подножки и поцеловала его в лоб.

А вагон вместе с ней уже тронулся с места — скрипя, поворачиваются под ним стальные колеса. Быстрее, еще быстрее. Перед Зберовским прошел ее вагон, прошел другой вагон…

И тут он ринулся за поездом вдогонку. Надо крикнуть ей, как ему одиноко без нее, до чего холодно на сердце и что он понять не может, какая страшная ошибка мешает ей увидеть всю глубину его любви.

Но поезд обогнал его.

Промелькнула и последняя площадка с традиционным красным огоньком.

Огонек уплыл куда-то вдаль и уже растворился в сизом тумане.

Инспектор поднялся из-за стола. Заговорил, раздражаясь все сильнее:

— За сим вашим сумбурнейшим уроком проглядывает не только сумбур в голове. Здесь больше того! Вы толкуете о собственных идейках преднамеренно и вызывающе. Посмотрите теперь на такую подробность: я приглашаю вас к себе. Уж не говорю, что вы не подумали явиться к назначенному времени. Вы гоните служителя, посланного мной, едва ли не площадной бранью! Стыдно, молодой человек!..

Зберовский как пришел к инспектору в угнетенном состоянии, так и слушал — совершенно безучастный.

— Вы должны служить примером юношеству! А какой вы воспитатель? К религии вы неприлежны. К старшим непочтительны. Уроки заполняете праздной болтовней о сомнительных предметах, подчеркнуто пренебрегая свыше вам преподанной программой. И более того! Располагаю данными о вас: уроки ваши изобилуют показом опытов, по программе не рекомендованных… Вы знаете, чем это вам грозит? Вы читали циркуляры министерства?

Поглядев на Зберовского, инспектор окончательно вышел из себя:

— Смотрите, в случае чего на себя пеняйте! В дальнейшем спросится с вас беспощадно! — Не подав руки, он кивнул на дверь: — Можете идти.

Зберовский продолжал сидеть. Немного погодя как бы с удивлением поднял глаза:

— Простите, вы сказали, на уроках опыты делать не надо?

Инспектор заломил перед собой костлявые пальцы. Негодующе крикнул:

— Дан вам учебник, вот и потрудитесь придерживаться!..

Когда Зберовский брел потом по коридору, он мысленно все еще был на перроне, и последняя вагонная площадка еще будто маячила перед ним, уходя в непроницаемый туман.

За душным, темным коридором — рекреационный зал.

Тут в углу, от потолка до пола, позолоченный киот с иконами. Напротив, на стене, — портрет царя.

Откуда-то взялся Вахрамеич. Идет своей обычной крадущейся походкой. Держит наготове колокольчик с деревянной ручкой. Издалека наблюдая за Зберовским, подобострастно кланяется.

Спустя секунду он задребезжал колокольчиком, и почти сразу из классов в коридор и зал хлынула толпа гимназистов. Гам и крик заполнили все здание. Мелькают серые костюмы. Одни бегут, толкаясь, другие жмутся к стенам, третьи чехарду затеяли, там — драку.

Зберовский пробирался сквозь этот мальчишеский водоворот. Дорогу ему загородили двое:

— Григорий Иванович, вас можно спросить?

— Что, Васильев, тебе?

У Васильева на куртке знакомое чернильное пятно. Он угловатый, но шустрый подросток. Фантазер и выдумщик. Способностями же не отличается.

Сейчас он начал говорить, точно посыпал горохом, быстро и невнятно. Из-за шума в коридоре Зберовский расслышал лишь одно: «Не сахар никакой, а черные стали, как уголь».

— Повтори: кто — черные стали?

— Да опилки, которые в стакане. С кислотой стакан, Григорий Иванович…

Оказалось так: у него дома готовятся к зиме, вставляют в окна вторые рамы. На подоконниках опилки, прикрытые ватой, и понемногу серной кислоты в стаканах, чтобы не запотевали стекла. На вчерашнем уроке Васильев узнал, будто опилки, если их бросить в кислоту, могут превратиться в сахар. Он захотел проверить это. Насыпал опилок в стакан, а сахар у него не получился.

— Мать увидела, что он в окне устроил, — подзатыльника ему дала, — с серьезным видом добавил другой гимназист, до сих пор молчавший.

Зберовский чуть-чуть улыбнулся:

— За науку пострадал, брат? Ничего, терпи. Не ты один!

— Почему не вышло все-таки? — приставал Васильев. — Григорий Иванович, а вы правду говорили — сахар можно из опилок?…

— Конечно, правду. Виноградный сахар, скажем.

— Его можно есть? Он сладкий?

— Сладкий. Полезный даже очень.

Перемена между тем закончилась. Зал опустел. Васильев и его товарищ кинулись бегом к своему классу, куда уже вошел преподаватель латинского языка.

А у Зберовского урок будет только через час. Он не спеша отправился в учительскую.

В учительской — никого. Посередине длинный стол и стулья, а возле стен, перемежаясь с жесткими диванчиками, шкафы.

Душу гложет лютая тоска. Остановившись у окошка, Зберовский смотрит на улицу, в туман.

Он понимает, насколько все это несбыточно, однако если бы суметь найти Осадчего, объяснить, какие важные причины ему не позволяют остаться в Яропольске… Осадчий ответил бы: «Поезжай». И тогда — телеграмму Зое вдогонку, и сам в Казань — следом за ней!

Нет, ничто положения не спасет. Как ни объяснишь причину своего отъезда — все равно: уедешь, а останется нехороший привкус. Словно уклонился от опасности, под каким бы ни было предлогом.

Ужасный Яропольск!

А вдруг дело еще повернется по-иному? Вдруг Зоя сообщит, что Благовещенский согласен подождать? Просьба Осадчего требует только нескольких месяцев.

Зоя, милая…

За окошком туман.

«Оставьте, я просила вас, не касайтесь этого, пожалуйста…»

Между двойными рамами на подоконнике опилки, вата и кислота в стакане.

Он начал ходить по учительской. Остановится, постучит пальцами по спинке стула, пройдет мимо шкафов, снова остановится где-нибудь в раздумье.