«Владимир и его лаборатория!»

Вот какая о нем наконец всплыла весть. Вот по какому скорбному следу нужно завтра пойти. А позаботился ли кто-нибудь о судьбе его работы?

Петька замолчал, присмирев.

«Владимир!..»

Бинокль снова поднялся. Нацелился в темную даль.

И, не поворачиваясь к Петьке, не отрывая прищуренных глаз от окуляров бинокля, Глебов тихо-тихо произнес:

— Ты вырастешь — услышишь, надо думать… Тот, кого считали штейгером Поярковым, был замечательный, по-настоящему большой ученый!..

Никогда еще в жизни не бывало этого: Петька оказался центральной фигурой. Едва колонна выстроилась, его позвали вперед, и Глебов объявил ему:

— Давай поведем с тобой отряд.

Петька идет, изумляется самому себе. Неужели это он повел красногвардейцев? Как его сразу вознесла судьба! Ему уже не говорят: «этакий-сякой», а командир сам поставил его в голову колонны и сам идет с ним рядом.

Сперва Петька чувствовал себя счастливым. Шагал крупно, в ногу с Глебовым, по-военному размахивал руками и вообще старался держаться как можно солиднее. Однако не утерпишь — все оглядывался. За ним, наступая на него первой шеренгой, колеблющейся полосой маяча и почти теряясь сзади в темноте, шла Красная гвардия из Питера.

Обход вокруг небольшого рудника князя Кугушева предпринят затем, чтобы отряд вышел к Русско-Бельгийскому руднику с тыла. Там у казаков нет сторожевых застав. Оттуда намечено с марша ворваться в крупный поселок Русско-Бельгийского.

Они идут, описывая по степи петлю, идут, — а до Русско-Бельгийского все словно и не ближе. По непротоптанному снегу тяжело.

Какая ночь, оказывается, длинная!

Глебов снова принялся расспрашивать про штейгера Пояркова, выпытывал все обстоятельно, потом спросил у Петьки о его собственных родителях, узнал о лавочнике Сычугове, о дяде Черепанове.

А Петька начал уставать. Бравый вид поддерживать ему уже не удается. Ноги болят от долгой ходьбы, холодно, сон одолевает. Так бы и лег где-нибудь сбоку на землю!

— Что приуныл, браток? — окликнул его Глебов. — Давай-ка сядь на сани, отдохни немного.

— На сани? Я? Да что вы, товарищ командир!

Собрав все силы, Петька, как сначала, пошел пружинящей, молодецкой походкой.

Глебов наблюдал за ним. На ходу положил ему руку на плечо:

— Крепишься? Ну, крепись, крепись, сыночек, — мы с тобой большевики.

От этих слов и от того, как они были сказаны, Петьке вдруг стало очень хорошо на душе. Он почувствовал уважение к себе. Он не знал, как это называется, но ради Глебова теперь был готов пойти на что угодно.

Русско-Бельгийский между тем — уже вот, только в какой-нибудь версте от них. И степь и небо перед утром слегка посветлели. Голова колонны поднялась на пологий холм. Поселок рудника отсюда виден вширь. Расплывчатые пятна домов образуют темные линии улиц. А под холмом впереди, внезапно вздыбив коней, силуэтами метнулось до десятка всадников. Рассыпавшись в редкую цель, распластавшись, они карьером помчались к поселку.

Казаки заметили приближение отряда!

Раздались первые выстрелы. Прежде чем отдать команду развернуться в боевой порядок, Глебов бросил Петьке:

— Беги в обоз?

Петька растерянно медлил. Глебов повторил:

— Тебе приказываю как красногвардейцу! Будешь в распоряжении доктора Софронова. Ему доложишь — я прислал. Бегом!

Петька кинулся. Вдогонку донеслось:

— Сыночек, будь здоров!

Как-то очень скоро рассвело. Уже кажется, будто бы давным-давно стоит этот тревожный день. Точно с громким треском раскалывают камни, бьют винтовочные залпы. Оглушительно тарахтят пулеметы. Обоз сгрудился за холмом с той стороны, откуда не видно ни своих, ни казаков, ни Русско-Бельгийского.

Сначала Петьку охватило чувство, близкое к ознобу, и, скованный им, он не пытался даже уразуметь ход событий. Но Софронов и девушка-фельдшер, вдруг заспешив, ушли с медицинскими сумками. Ездовые, взяв винтовки, бросились принять участие в бою. А Петьке было велено приглядывать за лошадьми.

Стрельба внезапно прекратилась. Вместо нее — исступленное, во много голосов, «ура!»

Вырвавшись из-за неровности рельефа, огибая холм атакующей цепью, грозя штыками, весь питерский отряд бежит куда-то вбок. От него — и прочь от рудника — беспорядочно откатывается казачья конница. Вдалеке теперь можно заметить, как из рудничного поселка, тоже преследуя казаков, бегут вооруженные шахтеры.

— Ты, что ли, при обозе? Заворачивай! — крикнул Петьке остановившийся рядом матрос. В руках у него охапка винтовок, казачьих карабинов; он бросил всю охапку в первые же сани. Был словно вне себя — лоб потный, дышит часто, воспаленные глаза сверкают. — Чего стоишь? — накинулся он на Петьку. — Кукла богова! Говорят тебе, боевой припас за наступающими… Погоняй!

Он схватил под уздцы первую лошадь, дернул за повод, и сани, поворачиваясь, двинулись по снежной целине.

— Правь! — приказал матрос и подхлестнул вторую лошадь.

С холма бежит один из ездовых, машет рукой: «Погоняй, погоняй, не задерживай!»

Петька вдруг сообразил, что он уже настоящий, признанный красногвардеец и что его отряд гонит устремившегося в бегство врага. И он поднял упавшие вожжи, взмахнул ими, закричал: «Но! Но!», и ему стало раздольно и почти весело.

За первыми санями потянулись остальные. Рысью здесь не получается — много снега намело, снег рыхлый. Лошади идут, мотая головами. Петька шагает по сугробам возле первых саней. Нога в ногу с ним, рядом — тот же матрос.

Несколько сот шагов матрос прошел в хмуром молчании. Вроде поостыл и сник; лицо его сейчас не выглядит разгоряченным, оно как-то побледнело и осунулось.

— Малыш ты, — сказал он наконец. — Годков тебе сколько: двенадцать, тринадцать, поди? Местный, что ли, рудничный? Дорогу-то давеча показывал.

— Здешний я, — ответил Петька сдержанно.

— То-то и есть, что недавно в отряде! Тебе еще что, сердце у тебя не болит…

А казаки, обходившие шахту «Магдалина», уже скрылись за ее косым террикоником. Петьке видно впереди, как в поселок «Магдалины» двумя потоками, справа и слева, вступает Красная гвардия.

Матрос притронулся к Петькиному локтю. Тотчас же ткнул рукавицей себе в висок.

— Сюда ему пуля ударила, — проговорил он. — И наповал, понимаешь ты… Навылет…

«Убили кого-то!..»

— Кого это? — встревожился Петька.

— Ты что, не слышал разве?

Матрос, щурясь, посмотрел в упор и произнес свистящим шепотом:

— Глебова убили, парень…

Петька широко открыл глаза. Вначале в них не то испуг, не то вопрос, недоумение, страдание. Потом он обернулся. А позади все точно и без перемен: степь такая, как всегда; Русско-Бельгийский рудник, и на его фоне невысокий холм. Ничего отсюда не заметишь на холме. Только снег белеет.

Неужели он мертвый там в снегу лежит? Живой был — теперь мертвый?

Еще совсем недавно Петька слышал его голос: «Сыночек, будь здоров!» Называл ли Петьку кто-нибудь другой так по-хорошему? Ночью шли вдвоем… Не увидать его теперь? Не заговорит, не встанет?… У, казаки проклятые!

А шею греет теплый шарф. Дорогой подарок…

И нестерпимо горько стало Петьке. Не совладать с собой — он всхлипнул. На какой-то миг степь, рудники вокруг — все заколебалось в слезах.

Ночью шли вдвоем… «Крепись, крепись, сыночек, — мы с тобой большевики».

Перебросив вожжи в одну руку, Петька вытер щеки кулаком. Взял из саней короткую винтовку, казачий карабин. На ходу, не замедляя шага, вскинул его на ремне через плечо. Еще раз оглянулся в сторону холма. Тут же стегнул вожжами лошадь — вперед, нельзя отстать от своего отряда! — и, натянув винтовочный ремень ладонью, прижал карабин к спине.