«Ага, значит, дальше фотосинтеза тут мысли пока не пошли!»

Григорий Иванович был в кабинете. Встретил его очень приветливо:

— Здравствуйте, мой дорогой! Ну-те, выкладывайте, с чем приехали! — и усадил его в кресло.

Шаповалов сказал: дело касается синтеза углеводов. Ему на ум пришла совершенно новая комбинация. Правда, мысль его еще сыра, — возможно, даже и ошибочна. Но он уверен, что промышленный синтез крахмала и сахара в будущем следует строить не так, как это раньше было задумано Лисицыным. Открытие Лисицына — это пройденный этап, а новые поиски надо вести на уровне еще более высоком, прокладывая путь по целине. Конечный результат останется тот же: брать углекислый газ и воду и на химическом заводе получать из них крахмал или какую нужно разновидность сахаров. Однако идеальный способ синтеза не должен требовать световой энергии. Иначе нам не избежать энергетических потерь.

— Что, что? — спросил Зберовский, приподнявшись и положив руки на стол. — А конкретная основа для подобных рассуждений у вас есть? Или это… общие слова?

Сейчас Григорий Иванович точно впервые увидел Шаповалова.

Перед ним сидит обыкновенный человек, смуглый, почти уже среднего возраста. Скромно одетый — в стандартном сером пиджаке, смявшемся, вероятно, в вагоне. Не очень чисто побрит, синева на щеках. Наклонил голову; черные волосы крылом свесились на лоб. Сосредоточенно и словно с большим интересом он трудится над крышкой от чернильницы: то снимет ее, осмотрит, то осторожно поставит на место.

А в голосе его звучат напряженные нотки.

Что он скажет конкретное? А вот — по Виноградскому — бактерии, которые живут в темноте. Как известно, они способствуют какой-нибудь реакции в среде, их окружающей: скажем, окисляют серу или аммиак. Освобожденную при этой вспомогательной реакции энергию они используют для синтеза углеводов в своем организме — без чего они и жить бы не могли.

Жизнь бактерий как будто бы и мелкий факт. Но отсюда вытекают два очень важных вывода: во-первых, синтез углеводов возможен без света; во-вторых, процесс синтеза может быть осуществлен за счет энергии какой-то другой, идущей параллельно, вспомогательной химической реакции.

— Мне так подумалось, — продолжал Шаповалов, — первая задача — изучить подробно все, что относится к бактериям. Постараться выделить из них ферменты, благодаря которым процесс реально удается хотя бы в крохотных масштабах. А потом, по аналогии, перейти на поиски промышленного способа… Я уж начал, между прочим, предварительные опыты. Примитивные пока еще и неуклюжие попытки…

Зберовский смотрел на него горящими глазами.

— И что вам опыты дали? — спросил он.

Шаповалов вздохнул:

— Запутался я в сложностях, Григорий Иванович.

Про крышку, снятую с чернильницы, он давно забыл. Держал ее в пальцах неподвижно. Поднял взгляд на Зберовского.

Григорий же Иванович, встав из-за стола, принялся молча ходить по комнате туда и обратно.

Миг недоверия к идее сменился в его мыслях вспышкой изумления. Действительно, промышленный синтез хочется видеть без передачи энергии в виде светового потока! И ведь может получиться. А в случае успеха открытие Лисицына не только сойдет с мертвой нынешней точки, но и взлетит на небывалые высоты. Черт знает, до чего идея дерзкая! Даже страшно, какая новизна!

Спустя минуту эти радужные мысли покатились вниз по затухающей кривой. Уж кому-кому, а Григорию Ивановичу слишком хорошо известно, насколько труден путь от исходных мечтаний до сверкающих в будущем целей.

За успех идеи Шаповалова не больше шанса против тысячи. Она увязнет, вероятно, в дебрях химии ферментов. Скорей всего, потратишь бездну сил, и все окажется зря.

Нет, нечего и думать — браться за такое деяо. Нельзя и человека напрасно обнадеживать.

Остановившись перед Шаповаловым, Григорий Иванович взглянул на него и опустил глаза. Вдруг почему-то вспомнил профессора Святомыслова. И из глубоких недр души хлынуло по-молодому обжигающее чувство, сходное с острой ненавистью к самому себе.

— Послушайте, — с запинкой сказал Григорий Иванович, — вы всерьез желаете работать над вашей идеей?.

— Всерьез, — ответил Шаповалов.

— Тогда — один в поле не воин. Переходите на работу к нам в лабораторию! У меня как раз вакантна должность научного сотрудника. Тут мы взялись бы за ваши опыты, объединив усилия. Задача-то очень нелегкая!

Отнюдь не ожидавший, что разговор может принять подобный поворот, Шаповалов вначале поколебался. А как же все его дела на рудниках? Но почти тотчас сказал: в принципе он согласен. Однако он сообщит свое окончательное решение лишь по телеграфу из Донбасса.

— Ну, я вас считаю уже здешним, — улыбнулся Зберовский. — Теперь пойдемте, лабораторию вам покажу!

Выйдя из кабинета, они долго ходили между лабораторными столами, задерживались у многих установок, особенно у тех, которые действуют в данный момент.

Стоящая возле уникальных измерительных приборов женщина чуть повернулась сперва к Григорию Ивановичу, затем к Шаповалову. Она прислушивалась к их беседе. Григорий Иванович сказал ей:

— Знакомьтесь, Лида. Это наш будущий сотрудник.

А вечером того же дня Шаповалов уехал домой.

Надо заметить, что ящики, заменявшие мебель в квартире Шаповаловых, постепенно уступали место настоящим столам и кроватям. Заботилась об этом Вера Павловна. К своим приобретениям она относилась спокойно и по-деловому, как к чему-то будничному, но крайне нужному. И верно: разве ей не следовало дать Сереже детскую кроватку с сеткой и высокий стульчик, на котором он сидит за столом — за столом именно, а не за ящиком?

Между тем все ее покупки Шаповалову доставляли удовольствие. Однако он стыдился признаваться, что рад вещам, окружающим его семью в квартире. Он не всегда чувствовал четкую грань между устройством минимальных удобств и мещанской жадностью к накоплению. Стяжательство же у людей он ненавидел. Ловя себя на том, как ему приятно купленное Верой, он временами думал: а нет ли здесь уже начальной стадии стяжательского духа? И бывали случаи, когда его реплики по поводу нехитрого шкафа для одежды или занавесок, появившихся на окнах, могли бы показаться Вере Павловне обидными.

Только Вера Павловна не обижалась на него за это. Она была достаточно умна и слишком хорошо его знала.

Главное, отчего в их жизнь вторглась черная кошка, состояло в другом.

Это был не то что разлад, — нет, Вера Павловна просто начала себя ощущать не такой-то уж необходимой для него, предоставленной самой себе и одинокой.

Живется ей трудно. Еще в прошлом году осенью она поступила в школу, где теперь преподает историю. Ходит в школу почти каждый день с Сережей и на часы уроков оставляет его под присмотр школьной сторожихи. Потом ей надо торопиться в магазины за продуктами, а дома ее ждут бесконечные хлопоты: то накормить Сережу, то постирать ему бельишко. Проходит день, приходит вечер; Сережа спит, а она одна, одна. И кажется ей, будто бы у Пети даже нет стремления прийти домой пораньше.

Если он увлечен своими новыми идеями в области химического синтеза, это для нее оправдано. Идеи того стоят. Но ведь большую часть вечерних часов он проводит вне лаборатории!

Получается так:

— Петя, сходим завтра в кино!

— Завтра? — переспрашивает он. — Нет, не смогу. На одной из шахт будет производственное совещание.

— Ну, послезавтра в клубе концерт Мирона Полякина…

— Девятого числа?… Девятого у нас комиссия по борьбе с текучестью рабочей силы. Опять все рудники треста в прорыве.

До всего ему есть дело. Конечно, это вообще-то хорошо. Однако очень плохо, что он шаг за шагом словно отвыкает от нее, что она уже не имеет на него прежнего влияния, что их душевная близость начинает занимать в пропорциях его мира все меньшее и меньшее место.

Вера Павловна много думает о нем.

Сейчас он взял четырехдневный отпуск, чтобы съездить к профессору Зберовскому.

И вот он наконец вернулся из поездки. Ворвался в комнату веселый, как в былое время, возбужденный.