Ксандра совершенно не могла отказываться и всегда была занята по горло.

В то же утро, когда в 1941 году войска фашистской Германии нарушили советские границы, Мурманская область стала фронтовой: над ней появились вражеские бомбардировщики, на границе загудела стрельба.

Во всех населенных пунктах прошли митинги, началась мобилизация. Те, кто не подлежал ей, записывались в народное ополчение.

Колян не подлежал мобилизации по возрасту, но не стал ждать, когда придет очередь, и вступил в ополчение. Вместе с другими его отправили на строительство оборонительных сооружений. Рядом с такими, как Колян, работали тысячи стариков, женщин, подростков. Работали, отдыхали и спали под открытым небом, проливными дождями, под бомбежками и обстрелами фашистских самолетов. Вскоре на диких, необитаемых сопках легла неприступная линия обороны.

Потом Коляна перевели на строительство телефонно-телеграфной сети военного значения. Ополченцы и колхозники развезли на оленях больше трех тысяч телеграфных столбов и все другое, что требовалось для объекта. После этого его перевели в специальный оленно-транспортный отряд, который перевозил боеприпасы, продовольствие, снаряжение через горы, реки, болота, каменные завалы, лесные трущобы, где не пройдет ни конь, ни автомобиль, ни танк. Этот же отряд помогал ловить в бездорожье и безлюдье вражеские десанты, спасал наших сбитых летчиков, вывозил с передовых позиций раненых, держал связь с партизанами, действовавшими в тылу врага. Бойцы этого отряда и все другие северные охотники-оленеводы показали себя стрелками без промаха, ходоками без устали, следопытами без ошибки.

Коляна ранили — перебили осколком ногу, а после излечения отпустили из армии по чистой. Негодный для фронта, он продолжал помогать ему образцовой работой. На пастбищах своего колхоза он знал решительно все: где переправиться с оленями через речки и болота, с какой стороны легче обойти озера, откуда дуют ветры, нападают медведи, волки; его оленеводческая бригада была передовой — она сдала в действующую армию много оленьего мяса и шкур, саней, упряжи. Женщины этой бригады шили для солдат теплую одежду, обувь, рукавицы.

Группу школьников из Ловозерского района, вместе с учителями, эвакуировали на юг. Поезд скитался восемь суток: Петрозаводск, Иваново, Москва, Рязань, Пенза и, наконец, маленькая станция Кадошкино. Там ребята пересели из вагонов на колхозные подводы и часа через два приехали в село Адашево, где приготовили для них большой дом. Пять комнат, широкий коридор, высокие окна. До войны в нем учились адашевские ребята, потом уступили его северянам, а сами вернулись в старую, гнилую школу, у которой уже распилили на дрова крыльцо и сени.

Встретили адашевские школьники ловозерских с флагом: «Горячий привет нашим северным братьям!» Бережно отнесли в школу багажи и сложили аккуратно, каждый вверх надписью. Например: «Петя Данилов. Ловозеро. Класс 3».

За дорогу приезжие сильно запылились и сразу пошли купаться на речку Инсу. Адашевские ребята показали им омутки, удобные для ныряния, пляжи для лежания, мели для перехода с берега на берег. После купания колхозницы угостили их обедом: принесли несколько большущих чугунов с мясными щами, просяной кашей, с горячим молоком. Северяне были уже давно сыты, а колхозницы всё подливали да подкладывали и приговаривали:

— Ешьте, сиротки, ешьте! Одним-то разом не обездолите нас.

Пообедав, все пошли знакомиться, куда завезли их. Адашевские ребята вызвались показать село и окрестности. С первых же шагов оказалось так много незнакомого для северян, что прогулка обратилась в урок на свежем воздухе, в час вопросов и ответов. Прежде всего заинтересовала дорога, покрытая неизвестной для северян мукой-пылью. У них не было пыльных дорог, и всего-то они знали только две — железную и Тра-та-та.

Затем остановились возле огорода. Он так сильно отличался от огорода в Ловозерском колхозе, что северяне не могли узнать и половины растущего в нем. Пошли догадки, споры.

— А ну замолчите все! Ничего вы не понимаете, — сказал адашевский паренек Дима Бакулин и начал рассказывать про свой огород.

То же повторилось в поле: северяне не знали, что — рожь, что — пшеница, что — лен, конопля…

Мир, в который попали они, мало похож на Лапландию: ни тундры в нем, ни морошки, ни клюквы, ни порожистых рек, ни водопадов, ни гор, ни валунов, ни оленей… Но в нем были свои богатства и прелести: поля, луга, сады, огороды, яблоки, клубника, подсолнухи, стада молочных коров, домашних гусей…

Первый день адашевские ребята бродили с северянами большой гурьбой, потом начали убывать с каждым днем и наконец совсем перестали водиться. Им было некогда: они ворошили и убирали сено, окучивали картошку, нянчили своих младших братишек и сестренок, пасли скот. Северяне неплохо обходились и без них: прогулка, футбол, купание, и русский летний день пролетел. Они не такие длинные, как в Лапландии.

Петяш, сын Коляна, все-таки решил сблизиться с Димой Бакулиным, постарался встретить его и сказал:

— Пойдем купаться!

— Ишь раскупался! — сердито ответил Дима и даже не приостановился. Он тащил на спине большую вязанку березовых веников для козы. Косить сено для частного хозяйства не разрешали: оно все сдавалось в армию и на молочную колхозную ферму.

— Генералом сделался, остановиться не хочешь, — упрекнул Диму Петяш.

Дима обернулся и отрезал:

— Нам некогда расстаиваться со всякими.

— С какими?

— Шатунами, бездельниками.

В другой раз Петяш встретил Диму на колхозном току: он со своим деревенским приятелем стерег снопы. Оба ели репу.

— Дайте мне! — попросил Петяш.

Дима показал ему кукиш и крикнул зло:

— Проваливай! Вас белым хлебом кормят.

Разобиженный Петяш примчался в интернат:

— Ребята, пошли к Димке Бакулину драть репу!

— Опоздал, проспал, — загамели ребятишки, — мы давно всю выдрали! Не веришь? Пойдем! — И тройка озорников вместе с Петяшем пустилась на огород Димы.

Репа действительно торчала реденько. Озорники принялись выдирать последнюю. В это время в огород забежал Дима и, ничуть не колеблясь, пошел один на четверых.

Трое из четверки оробели перед такой смелостью и убежали в интернат, который был рядом. Петяш остался один против Димы. Они перебрасывались твердыми комьями ссохшейся земли.

— Брось драться. Меня нельзя трогать: я — саам. Брось, говорю! — кричал Петяш повелительно.

— Здесь я — сам. А ты — вор. Вот и получай! — отвечал Дима.

За этой схваткой застала их Ксандра, которой убежавшие пожаловались, что Димка Бакулин избивает Петяшку, и привели ее на огород. Ксандра заслонила Петяшку и крикнула Диме:

— Ты чего хулиганишь?

— Я не хулиганю, я воров прогоняю.

— Каких?

— А вот этих твоих. — Дима покивал на северян.

— Они — не воры, — вступилась за них Ксандра.

— Шатуны, бездельники, дармоеды и воры, — сыпал Дима. — Им белый хлеб, мясо, молоко, яйца, яблоки… Все наше, все даром. Нам из-за них одна картоха.

— Мы — саамы, коми, ненцы, нам полагается даром! — гордо сказал Петяш. — А вы — русские…

— Мы пашем, сеем, жнем, всех кормим. А вы гуляете и у нас же воруете последнее. А ну, проваливай с моего огорода! Не то… — И Дима снова начал хватать жесткие комья.

Ксандра отослала своих питомцев в интернат, а Диму попросила спокойно, толково рассказать, что испортили у него приезжие.

— Гляди сама. — Дима провел ее по огороду.

Весь он был сильно потоптан, и не лаптями, не босиком, как ходил Дима и все другие в его доме, а ботинками и сандалиями, какие носили северяне. Топтали его без всякой осторожности, рвали все без разбора, а что не нравилось, бросали тут же. Пострадало не только поспелое: ранние огурцы, репа, но и недоспелое: морковь, свекла, подсолнухи.

— Бестолочь! Воруют незнамо что, — возмущался Дима. — Нам на всю бы зиму хватило, а они сожрали, чай, за один раз. Больше истоптали, разбросали.