Домой Ксандра явилась чумазая, растрепанная, во всем смятом, но с такой белозубосверкающей, счастливой улыбкой, с такими сияющими глазами, что Катерина Павловна испугалась. Вместо «Здравствуй, милая! Наконец-то!» у нее вырвалось:

— Дочка, что с тобой?!

— А что ты видишь?

— Сразу и несчастная, замызганная, и счастливая.

— Так и есть, дорогая мамочка. Но успокойся, ничего страшного.

Катерина Павловна кинулась обнимать и целовать свою единственную, ненаглядную. Отрываясь от нее, громко звала:

— Папочка, иди встречать! Дочка приехала.

Прибежал из сада Сергей Петрович, тоже кинулся обнимать-целовать.

— Тише вы, тише! — просила Ксандра.

— Да почему тише! — любовно возмутилась мать. — Мы столько ждали, тосковали — и вдруг на тебе: тише. Не хрустальная, не раздавим.

— Вшей натрясете на пол и сами наберетесь. Я вся вшивая, — призналась дочь. — Они, может, тифозные.

— Э… пусть их. — Катерина Павловна пренебрежительно отмахнулась. — Не надо, доченька, об этом, не надо! — и принялась обнимать, целовать горячей прежнего.

Когда родители выпустили Ксандру из своих объятий, она сказала:

— Теперь отпустите меня на Волгу.

— А может, в баню? А может, сперва поешь?

— В Волгу, в Волгу. Я так стосковалась по ней.

Сбросив все дорожное, северное, Ксандра оделась легко, по-домашнему, по-летнему, и побежала к реке малолюдными переулками. Они были как в деревне, без мостовой и тротуаров. На зеленой травянистой шири вились возле домов пешеходные тропочки да посредине лежала неширокая, в один тележный след, конная дорога. На улице, как на лугу, цвели дикие, неохраняемые цветы.

Ксандра сбросила сандалии, прошлась на босу ногу по тропинкам, по невыбитой, нехоженой траве, по пыльной дороге. И гладь тропинок, и ласково щекочущая ноги мурава, и по-мучному мягкая, по-летнему теплая пыль дороги были так приятны, что Ксандра невольно смеялась от наслаждения. В Лапландии нет таких тропинок, такой муравы и нет никакой пыли. Там не ступишь босой ногой: жестко, шершаво, мокро, знобко.

На Волге она тешилась, как мальчишка, — плавала, ныряла, зарывалась в горячий песок, снова кидалась в воду и снова в песок.

Вечером всей семьей Луговы сидели на терраске с окнами на Волгу. Мать угощала Ксандру вишней, клубникой, ранними яблоками, разными вареньями. Ксандра рассказывала о своей жизни в Лапландии. Мать, работавшая в благоустроенной школе, ахала и охала от жалости к дочери. Отец молча, грустно улыбался.

— Надеюсь, ты приехала навсегда? — спросила мать, когда дочь окончила рассказ. — Больше туда ни ногой?

— Наоборот, двумя ногами и всеми помыслами туда.

— Я не понимаю тебя, — призналась мать. — Здесь во сто крат лучше. От добра добра не ищут.

— Ищут, бегут, мамочка, и очень многие.

— Ты вот что ищешь, ради чего бежишь из дома?

— Ради того самого, чем ты занимаешься всю жизнь. Ты учишь. И я учу.

— Я дома, не скачу куда-то, на край света.

— Дома, не дома — это мелочи. Главное — то, что мы с тобой по душе, по призванию учительницы. Ты согласна?

— Да, я никогда не меряла свою работу рублем, отдавала ей все силы. Говорю, как на духу, — взволновалась Катерина Павловна.

— Не волнуйся, мамочка, верю тебе. — Ксандра начала поглаживать матери плечи, руки. — Я по себе знаю, что ты — прирожденная учительница. А я — в тебя. Почему я поеду туда? Потому, что там трудно. Не старикам же ехать. Там — наше молодежное дело. И еще потому, что там ново, интересно, все по-особому. И еще: я там заварила кашу — мне и расхлебывать ее.

— Долго ли?

— Покажет время. Может, и не мало.

— В разлуке с нами, с Волгой… — сокрушалась мать. — Не могла Лапландия быть поближе к нам…

А дочь утешала ее:

— После разлук есть встречи. В милые места легки, приятны все и всякие дороги. Верно, хороша Волга. Но после Лапландии хороша дважды. И Лапландия дважды хороша после Волги. Меня уже потягивает туда. Не грусти, мамочка, что бывает трудно, холодно, зато потом как приятно, как радостно! Борьба с трудностями укрепляет наши силы.

— Ты, папочка, что скажешь? — спросила Катерина Павловна мужа. — Ты больше моего знаешь Лапландию.

— Тут дело не в Лапландии, люди живут и дальше и трудней. Было бы ради чего. Конечно, жалко, что она не с нами, но в нас говорит одна родительская тревога, а в ней — преизбыток сил, желание и людей посмотреть, и себя показать, и совершить большое, героическое, и… Чего только нет в этой головенке! — Сергей Петрович погладил Ксандру по голове. — Не надо держать ее, пусть едет куда хочет.

Недели две Ксандра только и знала, что спала, гуляла с подружками, купалась, загорала, потом начала ходить к отцу в больницу на медицинскую практику и на кратковременные учительские курсы по перестройке старой, дореволюционной школы в новую, советскую. Она сильно сбавила сон, гулянье, но Волгу с ее горячим песчаным пляжем навещала каждый день.

Родители тем временем собрали кое-что необходимое для обучения и лечения. В конце августа она уехала в Лапландию. На память о ней родителям остался букет из перьев далеких, неволжских птиц.

На станции Оленья Ксандру встретил Колян. Уезжая домой, она сказала, что к двадцать пятому августа обязательно вернется; так и сделала. Ей очень хотелось начать занятия наравне со всеми, первого сентября, приучить школьников к этому.

Громоздкий, тяжелый груз оставили до санной дороги на станции. На этот раз погода была солнечная, теплая, без резких перемен. Ксандра шла спокойно-счастливая, радуясь встрече с милой северной природой. Любовалась младенчески маленькими листочками карликовых берез. Зажженные осенним увяданием, они были так похожи на огоньки рождественской елки. Скучные желто-зеленые мхи расцветились нежными оттенками лилового, изумрудного, оранжевого.

Колян был суетлив и возбужден: то забегал вперед, пробуя дорогу, то отступал в сторону, пропуская Ксандру, то подавал ей руку, помогая переходить бурные ручьи, кочковатые болота. И если бы можно, не отводил бы от нее глаз. Загорелая, с золотистым отливом, какой бывает на лапландских озерах под солнцем, с притягивающим, зовущим сиянием в глазах, она казалась ему вершиной земной красоты.

Народ жил еще на летней стоянке. Не дожидаясь Ксандры, школьники распялили куваксу, убранную тоже на каникулы, втащили в нее столы, табуретки. Первого сентября они пришли празднично одетыми. Колян научил их принести по букетику цветов учительнице, и у Ксандры набрался целый стол стаканчиков с цветами.

Для первого дня она не давала никаких уроков, а только рассказала, что в эти часы по всей России собрались в школу миллионы детей. Что этот день большой для школьников — новая ступень к образованию, поговорила о пользе грамотности. Затем рассадила ребятишек по росту, записала, вернула им стаканчики, переставив цветы в свою посуду, и отпустила.

Ребятишки выбежали на волю, но расходиться по домам, менять праздничную одежду на будничную не спешили, а затеяли игру.

К ним вышел Колян с гуслями и сказал:

— Кто мастер петь?

— Пой сам, мы не умеем. Мы только кричим, — отозвались ребятишки. И верно, любовь к пению появлялась не в игровые, а уже в трудовые годы.

— А кто мастер плясать?

Тут желающие нашлись. На пляс, на шум, на гусли вышла Ксандра. Потешив ребятишек, Колян отозвал ее в сторону и спросил:

— Можно поговорить с тобой?

— Что за спрос? — удивилась она. — Раньше ты начинал безо всякого.

Он не ответил и продолжал идти, наигрывая и напевая:

— Ну, говори! — напомнила Ксандра.