Остерегаясь спросить прямо и, возможно, затронуть наболевшее, Ксандра поглядела на Коляна молча, но вопросительно: что с тобой, друг?

— Раньше дураком был, все новое считал хорошим. А теперь понял: не все то золото, что блестит, не все хорошо, что ново. Туризм хорошо, ничего не скажу против, а турист-пожар никуда не годится. Надо на все глядеть кругом, как правильный пастух глядит на оленье стадо. — Колян покивал всем. — Садитесь, обедайте!

— А ты? — встрепенулась внучка.

— Говорить буду.

— А нам заткнешь рот обедом. Какой хитрый!

— Заткнешь тебе… — слышновато прошептал Колян и тяжело вздохнул.

Обедали по-новому: из отдельных тарелок, с ножами и вилками, но мясное варево было приготовлено по-старому плохо, в той же посудине, в которой варили рыбу.

Колян в самом деле решил заткнуть всем рот едой, особенно нетерпеливой внучке, и высказаться без помехи.

— Вот дом, как в Ленинграде. Строили его ленинградские парни и девки. Нашим молодым лучше не надо: не дымит, не промокает, служба рядом, от дома до службы — тротуар. А для меня нет хуже такого дома. Приеду от стада, привезу мяса, рыбы, шкур разных, а девать некуда. Дом-то голый — ни загонов при нем, ни амбарчиков. И ставлю упряжку, кладу мясо, рыбу, шкуры к соседу, который живет в старом доме. А подерутся олени — сосед бежит ко мне на пятый этаж сказывать, потом бегу я к нему с пятого этажа мирить оленей, покуль бегаем — олени покалечат друг друга. Есть такие пастухи, которые поменяли новые квартиры обратно на старые дома…

— Наш дедушка тоже собирается менять, — встряла в разговор внучка. — Только мы не дадим. Ты, дедушка, живи где хочешь! А мы отсюда не уйдем!

— Да, не уйдем! — поддержал внучку брат. — Нам ваше стариковское житье не по пути.

— Вижу: ваш путь один — шаркать ногами по тротуарам. У всех на уме только кино да модн?, — угрюмо молвил Колян.

— Мы не хотим глотать дым, как вы. — Внучка замахала руками на Коляна, который собирался еще сказать что-то. — Все, дедушка, все слышали. Я побежала.

Молодежь ушла по своим делам: сын Петяш в райсовет, заседать в юбилейной комиссии, сноха в магазин покупать что-то, внучка в тот же магазин торговать, внук в почтовую контору принимать и отправлять письма.

Колян досказывал Ксандре то, что не захотели слушать молодые.

— Вот квартира. Блестит, сияет, как озеро под солнцем. В нее можно глядеться, как в зеркало. А жить — му?ка. Приедешь с пастьбы, с охоты, с рыбалки, не успеешь перешагнуть порог — внучка кричит: «Дедушка, ты грязный. Переодевайся за дверью!» Переоденусь — она снова кричит: «Дедушка, сиди на кухне!» Пока я здесь — все время кричит: «Не садись в кресла… Не ложись на кровать… Ходи осторожно… Не бери в дом собак… Ты, дедушка, такой косолапый медведь, такой неряха! Тебя совсем нельзя пускать в комнаты». Я боюсь тут жить: не замазать бы чего, не поцарапать бы.

И Колян позвал Ксандру побродить по селу, если она не устала.

— Наоборот, за дорогу устала сидеть.

— Напрасно купили такую недотрогу, — сказала Ксандра, подальше обходя все лакированное.

Колян отозвался:

— Рад бы не купить, да бог велел.

— Бог велел? — переспросила она.

— Да, самый главный.

— Это какой же? — И начала перечислять саамских богов: — Старюн-коре?

— Нет. Этот бог — оленевод, пастух, ничего не понимает в столах и стульях.

— Айеке?

— Этот бог-охотник, совсем не занимается квартирами.

— Домовик? Лесовик? Водяник?

— Нет. Нет. Новый бог. Модн?.

— Даже не слыхала про такого.

— Не может быть, — не поверил Ксандре Колян. — Бог Модн? — городской, из Москвы приехал. Спустимся на улицу, покажу. Он везде бродит.

Шли по той части поселка, которая считалась главной. Там районные учреждения, магазины, школы, клуб. Новые, в несколько этажей каменные дома чередовались с низенькими старенькими деревянными избушонками. Меж домов лежали валуны, разбросанные древним ледником. Сразу от дворов, немножко прибранных людьми, местами сразу от тротуара начиналась дикая, первозданная, непаханая, некошеная каменисто-болотистая лесотундра.

На тротуарах было изрядно прохожих. Медленно топали в непомерно высоких, до бедер, широких резиновых сапогах рыбаки и зашлепанные известью, глиной, краской строители. Ненужно быстрой здесь, суетливой походкой, привезенной из Москвы и Ленинграда, переходили из учреждения в учреждение советские служащие, мужчины с портфелями, женщины с затейливыми сумочками.

Колян покивал на одну. У женщины высоко взбитые, вроде копны сена, бурые, медвежьи волосы, смоляно-черные ресницы и брови, кроваво-красные губы.

— Неужели мамка родила ее такой? Ты как думаешь? — спросил Колян Ксандру.

— Тут нечего думать. Она вся крашеная, — определила Ксандра.

— Ее попутал бог Модн?, — заключил Колян и начал выискивать других попутанных. Их было много. — Дурной бог, совсем закружил людям голову: девки и бабы носят штаны, сапоги, сними-юбочки. Глядеть противно, охота плюнуть. Чужой бог, совсем не понимает нашу жизнь и местность. Приехал по новой дороге, раньше пешком не показывался.

— Модн? и тебя попутал? — спросила Ксандра, смеясь.

— Не-не… Я не признаю его.

— А мебель все-таки купил.

— Не я купил. У меня с ним большой бой.

— И кто — кого?

— Плохо мое дело. Я из дому — Модн? в дом. Попутал мне сына, сноху, всех внучат. Совсем не признают меня, все кричат: хотим Модн?!

В выходной день к внучке Коляна слетелась стайка подружек и товарищей. Квартира наполнилась шумным говором о магазинах, нарядах, кино, и постоянно мелькало словечко «модно». Ксандра вышла поглядеть на молодежь. Все были не так давно ее учениками. Теперь они держались по-взрослому, были модниками. У девушек мини-юбочки, расписанные лица, самые новые прически, блестящие клеенчатые сапоги и туфли на шпильках У пареньков завитые волосы, узенькие брючки. На всех шуршащие плащи-болонья.

Порасспросив, кто где работает, Ксандра сказала:

— Что же вы забросили свою национальную одежду? Она ведь лучше, красивей этой.

Ей отозвался целый хор:

— А вы, русские, почему забросили свою? Тоже красивая. Мы были в Ленинграде на экскурсии и видели: все ходят модно. А русская одежда висит в музее.

— В таком виде, как вы, и шагу нельзя ступить в тундру: промочит, продует, — добавила Ксандра. — И комары заедят насмерть в этих юбчонках.

— Сейчас нет комаров. И мы — не в тундру, мы — в кино.

И никто даже не скользнул взглядом по окну, из которого с пятиэтажной высоты было широко видно прекрасную осеннюю Лапландию с увядающими многоцветно и нежно лесами, травами, с голубыми, зелеными, сиреневыми горами и озерами.

Молодежь занялась своим: модно, не модно. Ксандра ушла на кухню, где чувствовала себя гораздо вольготней, чем в комнатах.

На улицах, в учреждениях, магазинах, в клубе, столовой, где бы ни была она, Ксандре постоянно встречались знакомые: бывшие ученики, их родители, товарищи по работе. Все приглашали:

— Заходите!

Она не отказывалась. У нее было время: шел сентябрь, до юбилея оставалось еще полтора месяца.

Колян пригласил ее в тундру, на оленеводческую базу колхоза, где был, как считал он, его главный дом и где жили самые старые пастухи, зачинатели колхозного движения, свидетели всех лет, что провела Ксандра в Лапландии. Она обрадовалась и встревожилась:

— Это очень далеко?

— Километров двести.

— Выдержу ли я?

— Не заметишь. Через два часа будем там.

— На самолете?

— Эти не летают туда. На вертолете.

— Интересно. Еще не пробовала.

Не думая об этом, Ксандра удачно приехала в Ловозеро. Начинался учебный год, и ребятишек, разъехавшихся на летние каникулы из интерната к родителям, работающим в тундре пастухами, рыбаками, собирал вертолет.

— Вот как живут наши внуки. Он не знает еще ни бе ни ме, а ему уже подают вертолет. Даром, — позавидовал Колян. — Не то что мы.