Сирокко отступила назад, прошептала слова извинения. Все так же не глядя на господина, она обогнула его и вышла в парк. Темнота сомкнулась за её спиной, легкая классическая музыка звучала всё дальше и дальше, а янтарный свет из больших окон всё сильнее поглощался мраком ночи.

Полуразрушенная ограда старого парка приветливо распахнула перед Сирокко свои призрачные ворота. Сразу за высокой аркой клубилась темнота, которую не разгоняли тонкий месяц и приглушённый свет звёзд. Свежий ветерок гулял среди одиноких деревьев, продувал колонны каменных беседок и нагонял рябь на тихую гладь реки.

Сзади послышались торопливые шаги, и Сирокко даже не оборачиваясь поняла, что это пришёл Дейтерий.

— Завтра на рассвете я уезжаю, — сказал он. — Буду скучать по… Этому парку.

— Да, таких парков осталось очень мало, — ответила Сирокко, с грустью наблюдая за качающейся веткой дерева. — Вы будете сюда приезжать?

— Только по очень важным случаям, академия зарытая, — Дейтерий скривился. — И зачем меня туда отправляют? Есть много других университетов.

— Вы получите хорошее образование, — улыбнулась Сирокко. «Не то, что я», — добавила она про себя.

Повисло молчание, во время которого Сирокко думала о том, что теперь обрыв над рекой будет казаться ей одиноким и тоскливым. Больше не будет разговоров о строении Сфер, силе проклятий и скрывающихся способностей юных гениев.

Ветер завывал над ухом Сирокко, и до её слуха донёсся его безжизненный голос:

Ты всегда лишь вечный странник

Пыльных проклятых путей,

Ты судьбы своей изгнанник,

Средь голых носишься полей.

Дейтерий несколько раз поворачивал голову к Сирокко, словно хотел что-то сказать, однако все же не решился и, развернувшись, исчез в темноте.

Ветер все так же играл листьями. Весело гнал по реке волны. Словно только что не принёс своей рабе обещание вечного одиночества.

Сирокко ещё немного постояла, после чего неохотно направилась к освещенному участку нового парка. Шум, доносящийся из гостиной, всё больше раздражал её, голова снова заболела, к глазам подступили слёзы. Смесь обиды, разочарования и грусти раскалывали Сирокко на части, которые рвались в разные стороны. Хотелось убежать, скрыться, забыть, найти утешение в тренировках, рыдать, кричать, бить, сжигать.

Ярость бурлила в груди, не позволяя трезво мыслить, и в то же время по щекам потекли слезы. Жар тела резко переходил в леденящий холод рук, пульсировал и болезненно сжимал сердце.

Больше месяца прошло с тех пор, как она покинула дом. Больше месяца — это не так много. И совсем не мало.

Сирокко упала на колени и в исступлении сжала землю руками. Прохлада лишь слегка освежила пытающие ладони, но этого было недостаточно. Крошечные камешки впивались в кожу, отзываясь вспышками боли, и Сирокко со всей силы ударила кулаками по плотной почве в надежде хотя бы так выплеснуть вихрь чувств, перевести боль души в физическую.

Пламя опоясывало голову. Каждая мышца тела была напряжена и зудела, из глаз лились слезы. Боль опускалась ниже, на глаза и зубы.

Ветер шелестел рядом. Вечный странник… Его шёпот набатом бил в ушах. Раскаленным железом вливался в мозг. Его песня, мелодию и первое четверостишие которой Сирокко слышала с рождения, вновь витала вокруг. Где будешь для меня отцом. Ветершелестел вокруг.

Сирокко подняла голову, мелкими глотками втягивая воздух. Она не могла заглушить боль. Не могла удержать ветер… и себя.

— Дыши, — сквозь пелену истерики послышался тихий женский голос. — Представь, что ты возводишь вокруг себя стену. Купол. Кирпичик за кирпичиком, ты отгораживаешься от своего ветра.

Сирокко слушала, и с каждым вдохом мысленно возводила прозрачную, но непробиваемую стену, которая существовала лишь в в каком-то другом измерении. И секунда за секундой боль уменьшалась, отдалялась и тускнела, пока не стала каким-то эфемерным чувством.

Сирокко подняла голову: над ней склонилась Пуансеттия, которая с интересом и без тени сострадания смотрела на нее. Как на подопытного кролика, не более.

— Спасибо, — пробормотала Сирокко, поднимаясь на ноги. — Было тяжело.

— У меня такое часто бывает. Из-за столкновении проклятия и мечты, — пояснила Пуансеттия, отходя в сторону. — Всегда хотела посмотреть, как это выглядит со стороны.

— Неужели я настолько сильно противоречу зову ветра? — удивилась Сирокко. — Я подавляла его так же, как и всегда.

Сирокко не слукавила, сказав о подавлении. Однако не говорила о том, что именно называла подавлением: она знала, что люди не только не следуют зову стихии, но и даже не слушают его. Однако Сирокко нравилось слышать вдали тихую песню, и она не собиралась отказываться от этого.

— Такая ломка происходит не только, когда блокируешь способности, — покачала головой целительница. — Чаще всего это случается оттого, что твой внутренний контроль над собой ослабевает, и проклятие пытается забрать себе твоё тело. В такие моменты нельзя поддаваться, иначе можно сойти с ума.

Сирокко буркнула в ответ что-то неразборчивое и медленно направилась в сторону дома. Теперь ей значительно полегчало, и она собиралась разобраться с этой проблемой раз и навсегда. Странно, что она не знала о таких последствиях подавления дара: Цикута говорила обо всем, что знала сама, и ничего подобного в её рассказах Сирокко никогда не слышала. Сегодня ей повезло, что Пуансеттия оказалась рядом, однако никто не может гарантировать, что она успеет вовремя в следующий раз.

— Мне нужно идти, — сказала она, обернувшись к Пуансеттии. — Завтра я поговорю с Эблис, и потом мы вместе решим, как достать нужные книги.

Пуансеттия в ответ лишь равнодушно кивнула.

* * *

Сирокко открыла глаза и с удивлением обнаружила, что рассвет только начинался. Несмотря на маленькое время для сна, она чувствовала себя бодро и даже в какой-то степени воодушевленно.

Под окном послышался стук колёс и фырканье лошадей. Люди что-то кричали, смеялись и кого-то звали. Бурная, яркая жизнь, казалось, обходила Сирокко стороной. После того, как она покинула деревню, её совершенно перестали замечать. С одной стороны, Сирокко всегда хотела спокойствия, однако с другой страдала от отсутствия повышенного внимания к своей персоне.

Сирокко, откинув одеяло, тихо встала и прошла к окну. Как раз в этот момент из главного входа появился Дейтерий и сказал несколько слов стоящей неподалёку Нимфее. Они обнялись, и Дейтерий подошёл к уже приготовленной повозке. Но, прежде чем запрыгнуть внутрь, он вдруг замер и обернулся.

Пару секунд его блуждающий взгляд скользил по пустым окнам, однако в следующее мгновение он остановился на Сирокко.

Едва заметно улыбнувшись, парень запрыгнул в повозку, и та, сорвавшись с места, покатилась по вымощенной камнем аллее.

А Сирокко, растерянная и одинокая, так и стояла у окна, чувствуя, как немеют её руки.

Сирокко стояла рядом с госпожой, пока та принимала гостей из какого-то дальнего региона. Кажется, это были её родственники.

Прошло больше трех лет с тех пор, как Сирокко поступила на службу в дом Атту. Стояла поздняя осень, и с полуголых ветвей осыпались последние желтые листы. Сирокко все меньше думала о доме, поглощенная мыслями о грядущем будущем.

Они с Эблис всё-таки с трудом выпросили разрешение пользоваться господской библиотекой, и теперь они поочерёдно перебирали то бесконечное количество книг, которое там имелось. Хорошо, что Нимфея не особо интересовалась, чем они там занимаются. Во всяком случае, придумали придумали достаточно тривиальный ответ — они любят учиться, поэтому не хотят упускать возможности подчерпнуть новые знания.

— Сирокко, ну что ты застыла? — слегка раздраженно спросила Нимфея. — Отправляйся с моим сыном на прогулку.

— Да, госпожа, — кивнув, Сирокко отошла в сторону и взяла на руки Куросио.

Ему скоро исполнится три года, и Сирокко, закончив обучение, стала его телохранителем. Конечно, Содалит с большой неохотой принял её выпускные экзамены, однако всё-таки признал, что его ученица освоила программу в гораздо быстрее, чем другие. Он сдержал обещание и научил её серьезным техникам, которые при доработке смогут стать жестоким убийственным стилем. Содалит объединил врождённый талант Сирокко к танцу с несколькими видами рукопашного боя. Теперь движения новоиспеченной воительницы были непредсказуемы, потому что подчинялись слышимой лишь ей музыке.