— Неужели? И что тогда ты предлагаешь делать? Где он может быть?

Потом, позже, мне было за себя очень стыдно, но в тот момент я не могла думать ни о чём, кроме несчастного пропавшего Фая, и вела себя совершенно глупо. Вырвалась из захвата Тима, вновь раздвинула кусты, зарылась в них с головой, выбралась, цепляясь за ветки одеждой.

— Да где угодно! — Закричал подопечный. Не помогло, мне стало только хуже, на глаза навернулись слёзы, и Тим это заметил. — Лада… — пробормотал он и вдруг замолчал. — Ла-ада, мы ещё кое-где не проверили.

Я проследила за рукой подопечного, которая указывала в сторону дома, на стену. На стену, в которой было крошечное приоткрытое окошко.

— Подвал, — простонал Тим. — Точно, подвал! Коту не попасть в него из дома, потому что дверь плотно закрыта, но снаружи…

Договорить он не успел, вернее, я не дослушала, потому что со всех ног рванула в дом, где под лестницей притаилась дверь в подвал. Почему Тим раньше об этом не вспомнил? Вдруг Фай действительно сидит там, несчастный и голодный? Мяукает, плачет. Я дёрнула дверь, но она оказалась беспощадно заперта.

— Заперто, — выдохнул подоспевший следом Тим.

— Я заметила! — огрызнулась в ответ.

— Ключ в ящике на кухне, — добавил подопечный. — Стой здесь, никуда не уходи.

И я стояла, хотя больше всего на свете хотелось самой рвануть к ящику и найти дурацкий ключ, чтобы вызволить любимого котика из заточения. О том, что будет, если кота в подвале не окажется, я старалась не думать.

Старалась. И не справилась с собой, когда подвал оказался пуст.

Мы напару с Тимом обшарили каждый уголок, проверили каждую коробку, полу, ящик. Всё-всё-всё от и до. Я заглядывала в щели, сунулась в вентиляцию, зарылась в кучу старых игрушек, но кота не было нигде. И с каждым новым пустым уголком мне становилось всё хуже. Как так? Где же он?

— Его здесь нет! — взвыла я, когда последний чёртов ящик с соленьями был отодвинут в сторону, а Фая там не оказалось.

— Лада, у тебя истерика, — как попугай, повторил Тимка.

И я сорвалась. Ринулась к нему, обвиняющее тыча пальцем в грудь, с каждым мгновением всё сильнее и сильнее повышая голос.

— Истерика? — палец сильнее втыкается подопечному в грудь. — А кто виноват? Кому нужно было половину дня рыться в макулатуре и оставлять дверь открытой? Кто не думал головой, когда строил из себя взрослого дядю?

— Лада…

— Это ты виноват! — рявкнула я. — Ты вечно ведёшь себя, как маленький засранец. Ты не думаешь о других. Зачем вообще нужно было рыться в этих дурацких бумажках?

— Лада, — Тим абсолютно спокойно покачал головой, словно это я маленькая девочка, и добавил своё коронное: — Малышка.

— Я. Не. Малышка!

Рвано выдохнула, сжимая кулаки и ощущая, как глаза застилают слёзы. Дурацкие слёзы, почему я никогда не могу сдержаться? Дурацкий Тимка, который строит из себя такого всего взрослого. Дурацкая я… которая ведёт себя, как маленькая.

— Слышал? Хватит! Кота угробил, ещё и меня достать хочешь?

— Ла-ада!

— Что Лада? Уже вечность как Лада. Зачем я только подписала этот ваш долбаный контракт? — Хотелось или крушить, или рыдать, и я выбрала первое, со всей силы стукнув подопечного кулаком по груди. Он даже не дрогнул, и я раздражённо саданула пацана ещё разок. — Зачем только ты свалился на мою голову вместе со своими родителями? Ненавижу!

Голос звучал визгливо и хрипло, словно не мой. Какая-то частичка меня уверяла, что это неправильно, что стоит успокоиться и перестать обвинять Тима во всех грехах. Но в груди бурлила приправленная расстройством ярость.

— Хватит! — вдруг гаркнул Тим, перехватывая меня за запястья. Какой это был удар? Третий? Пятый? Одиннадцатый? — Хватит, кот найдётся. Я сейчас всех на уши подниму. Найдём! А ты сядь, успокойся…

— Я спокойна!

Тим усмехнулся, а в следующее мгновение ухватил меня за подбородок и… поцеловал?

Странно, непривычно… приятно.

Я задохнулась, подавилась словами, когда его тёплые губы накрыли мои, когда пальцы крепче сжали подбородок, вынуждая запрокинуть голову, согласиться, ответить. Это было как наваждение. Вот я кричала, готова была рвать и метать, убить стоявшего рядом парня, а секунду спустя на талии уже лежала сильная рука, грудью я прижималась к его груди и, чёрт побери, отвечала!

Потому что не ответить на этот поцелуй было невозможно. Я с самого первого дня в этом доме знала, что Тим настойчив, но сейчас он был просто подавляющ. Или мне снесла голову недавняя истерика? Почему бы иначе я сейчас стояла, цепляясь пальцами за его рубашку, чтобы не упасть на внезапно ослабевших ногах, и так самозабвенно целовалась с малолеткой, с подопечным, с…

— Видит Бог, ты сама меня вынудила, — прошептал Тим, отстраняясь и тяжело дыша.

Я ничего не ответила. Потому что тупо ответить не могла. Я стояла посреди подвала и ощущала, как мир вновь наполняется звуками, цветами и запахами. Как бешено долбится сердце в груди, грозя пробить рёбра, как саднит сорванное криками горло, как подгибаются ноги, вмиг ставшие ватными, какими-то чужими. Я не могла отпустить рубашку Тима, потому что иначе точно бы упала, зато чувствовала, какая ткань мягкая и что она до сих пор приятно пахнет порошком, хотя подопечный проходил в рубахе с самого утра.

Единственное, на что меня хватило, это опустить голову, утыкаясь лбом Тиму в грудь. Он тоже не двигался, лишь пальцы едва ощутимо поглаживали мою спину. Но так не могло продолжаться долго.

— Тим… — начала я, вскидывая голову.

— Я найду кота, — прервал он, криво улыбаясь и убирая руку с моей талии. — Ты поставь пока чайник, приди немного в себя. Не переживай, главное.

Из-за чего мне нужно было не переживать? Из-за пропажи Фая или из-за поцелуя? Грёбаного, чтоб его, поцелуя с подопечным. От которого подгибаются ноги и пересыхает во рту. Сердце вновь пропустило удар, я сглотнула и отступила на шаг.

— Я сама тоже поищу, — пробормотала, не в силах отвести взгляд от его лица. Сурового, строгого, серьёзного. Взрослого.

И чертовски красивого. Хотелось материться. Совсем не по-учительски. Хотя о чём это я? Учителя не целуются со своими учениками, не заглядываются на них. У них не перехватывает дыхание так, как у меня сейчас, при виде его губ; не подгибаются ноги от направленного на них взгляда; не сходит с ума сердце, когда подопечный слегка склоняет голову набок, демонстрируя упрямую линию челюсти.

Дерьмовая из меня гувернантка.

Дерьмовый из Тима подопечный.

— Лада. Иди. На кухню, — отрывисто заявил Тим.

И я подчинилась. Просто развернулась и пошла наверх, поддерживаемая под локоть его рукой, а когда Тим скрылся на улице, упала на диванчик в прихожей, запрокинула голову на спинку и спрятала лицо в ладонях. Голова просто раскалывалась, напоминая о недавней истерике (Тим не ошибался, она была). Трое суток до его дня рождения. Поздравляю, Лада, ты довела парня! И себя с ним заодно. Что теперь будешь делать? Убиваться?

Убиваться я не стала. Просто глубоко вздохнула, слегка помассировала глаза пальцами… и пошла на кухню исполнять приказ. Ставить чайник и успокаиваться. Горячий чай поможет лучше любых самокопаний.

Разве я не думала о Тиме, как о представителе противоположного пола? Каюсь, думала. Просто мельком. Замечала, что он привлекателен, что выглядит очень взросло; видела, что подопечный сильный, хищный, опасный. Но никогда не примеряла эту опасность на себя, потому что «ненавистная нянечка», от которой жаждут избавиться, не входит в ранг возбуждающих (во всех смыслах) факторов.

«Не входит и не будет входить», — решила я, методично размешивая чай ложечкой, хотя в нём не было ни капли сахара. Только сердце вновь взволнованно ёкнуло, когда за спиной раздалось.

— Эй, Лада.

Я обернулась мгновенно, напрочь забывая про чай и едва не снося его рукой. На пороге кухни с самым заговорщицким и чертовски довольным видом стоял Тим. И всё в нём напоминало о случившемся в подвале: растрёпанные волосы, улыбка на губах, чёртова щетина и мятая на груди рубашка. Неужели я так яростно за неё цеплялась?