Жаль, они возвращались. Снова и снова, с каждым звонком Ладе, которые становились всё реже.

Иногда ревность сметает на своём пути всё…

Август тянулся медленно, так же медленно, как первые дни в доме Егоровых, и это бесило. Только теперь всё было гораздо спокойней. Никакой адской музыки и попыток меня выжить, лишь квартира Джоя, тишина и редкие ученики. Елена Николаевна была права, когда в начале июля отправляла работать гувернанткой: репетиторства летом мало, чаще всего или малыши, или старшеклассники, которым необходима была «пара уроков перед учебным годом». К осени народ потянется, а пока приходилось перебиваться тем, что есть.

Впрочем, по кошельку не ударяло. Джой позволял жить в своей квартире безвозмездно и действительно старался пропадать у родителей. Хотя приходил. Последнее время всё чаще. Просто так, после работы, заставляя меня вскакивать посреди ночи и готовить что-нибудь на скорую руку — или греть из запасов. А всё потому, что мы… сдружились. Слово за слово, обсуждая то работу, то какие-то пустяки, то Ники, то… Тима.

Последнего я старательно пыталась выкинуть из головы, но периодически спрашивала о нём и ловила в ответ насмешливый, но такой понимающий взгляд Джоя. Да, Дериглазовы, в ваших рядах пополнение на одну дурочку. Влюблённую дурочку.

Что всё же успела по уши влюбиться в Тима, как ни прискорбно, я поняла, когда потеряла. Когда к чёртовой матушке профукала всё без остатка, пока показательно обижалась на него, как девочка школьница, и не отвечала на звонки. Потому что первую неделю Тим пытался как-то связаться: звонил, звонил, звонил и приходил к временному жилищу Ники, стучался в двери, требовал «выдать» меня. А потом внезапно просто перестал…

Звонить, писать и, наверное, ждать.

По крайней мере, в самые паршивые моменты ощущение накатывало именно такое. Я скучала. Невероятно скучала по этому вредному мальчишке, по его словам, улыбкам, объятиям, по минутам, которые мы проводили вместе — в тишине, каждый занят своим делом. Я сейчас я была готова простить ему всё и вся. Ну, ведёт себя, как малолетка, и что? Он и есть малолетка, а меня угораздило в него влюбиться. Словно я сама всегда веду себя, как взрослая. Ха, ха и ещё раз ха!

Хотелось схватиться за телефон, дозвониться и самой закатить истерику. Когда-то удавалось удержаться, когда-то спасал меня только Джой — и то чудом. Но ближе к сентябрю не выдержал даже он.

— Так, всё, тебе строго противопоказано иметь столько свободного времени. Нужно работать, — как-то раз заявил он, грохая чашкой о стол, когда мы напару пытались сообразить лёгкий ужин.

— У меня приходит по три-четыре ученика каждый день, — я пожала плечами и оттяпала ножом кусок «Докторской» колбасы. — Я работаю.

— Ты зарабатываешь деньги, но времени на это тратишь мало, — многозначительно заметил Дериглазов. — А нужно занять его, чтобы не думать.

Он не добавил «потому что иначе сойдёшь с ума», но я слышала эти слова между строк и понимала, что Джой, в общем-то, прав. Варианта два: или я сдамся на милость чувств, снова свяжусь со своим малолеткой и продолжу бегать за ним после каждой очередной попойки (а они будут, хоть Дериглазов и пообещал, что если Тим и станет теперь где-то тусить, то не на его вечеринках), или перетерплю — и будь, что будет.

Даже самые сильные чувства можно вырвать на корню. Судя по бесконечной тоске, бессоннице и ноющему сердцу, у меня был запущенный случай любовной горячки.

Но я не сдавалась.

— Хорошо, и что ты предлагаешь? — вздохнув, поинтересовалась у Джоя. — Набиваться куда-нибудь переводчиком без рекомендаций? Или идти в ближайшую школу к мелкотне?

— Почему сразу к мелкотне? — кровожадно улыбнулся он.

Так, с лёгкой подачи Джоя, я пошла подавать документы в местную гимназию на должность учителя английского. Оказалось, он сам здесь учился и мог замолвить словечко, чтобы меня сразу взяли на старшие классы. Не представляю, почему Джою так здесь верили, но факт оставался фактом: за пару дней до первого сентября я официально стала преподавателем гимназии № 15. Четыре девятых класса, два одиннадцатых — и всего восемнадцать часов в неделю (предлагали больше, гора-аздо больше, чуть ли не пятьдесят, но репетиторство бросать не хотелось). Не абсолютная нагрузка, но хоть какая-то возможность проветриться и занять мысли: планирование, знакомство с программой, попытка привести в порядок кабинет… В последнем всё было прекрасно, кроме цветов. Парочку несчастных гибискусов прошлая хозяйка явно забывала поливать, от них остались только сухие стволы — но уход и капелька воды делает чудеса.

В общем, я старалась жить. Просто жить. И первого сентября даже поприсутствовала на линейке, чтобы познакомиться с первыми учениками…

Ой, да кого обманываю? Если в этой школе учился Дериглазов-старший, возможно, и Егоров должен был оказаться здесь. В одиннадцатом, чтоб его, классе! Мысль пришла мне в голову ночью перед линейкой и не давала нормально спать, а потом заставляла со страхом — и крошкой надежды — всматриваться в ряды бугаев в костюмах, которых по ошибке назвали одиннадцатиклассниками.

Чем эти гимназисты питаются? Растишкой?

Но Тима не было. Нигде. И облегчение, которое я испытала от этого, было гораздо большим, чем разочарование. Нет, я ни за что не смогла бы его учить. Просто не выдержала бы этой пытки. Всех актёрских способностей на свете не хватило бы, чтобы забыть наши поцелуи, чтобы забыть время, проведённое вместе, и выдержать целый год так, словно мы незнакомые люди.

Я радовалась, когда знакомилась с классами и не видела среди учеников знакомых лиц. Радовалась, когда каждый высокий шатен со слегка волнистыми волосами оказывался не им.

А на второй неделе сентября появились временные журналы, старательно заполненные классными руководителями из официальных списков. И сердце моё, кажется, перестало биться, когда, проводя перекличку у 11А класса, я натолкнулась на знакомое имя.

— Тимофей Егоров?

Тимофей, мать его, Егоров. Мальчишка, мысли о котором не желали меня отпускать. И имя его красовалось шестым в списке группы. Сжимало моё сердце, вырывало из груди и растирало в порошок.

Одно дело сторониться его осознанно, зная, что когда-нибудь всё же можешь сорваться, позвонить, попытаться помириться… другое — стать учителем. Учителем! Чтобы постоянно быть рядом и не иметь права коснуться, улыбнуться, потрепать по волосам, обнять за плечи. И пусть Тим поздно пошёл в школу, пусть ему уже восемнадцать, это ничем не поможет. Пропасть между учителем и учеником исчезает, только когда он выпускается.

Через год.

— Тимофей Егоров? — повторила я, совладав с голосом.

— Егорова нет, — отозвалась девочка с буйными тёмными кудрями, сидящая на первой парте.

— А на других уроках хоть был? — улыбнулась, включая режим актрисы. Не знаю, насколько хорошо получилось, но вроде бы ребята поверили.

— Не было, — всё та же девчонка. — Наверное, опять отдыхать уехал, он никогда в сентябре не выходит на учёбу вовремя.

— Нет, Юлька, Егорыч вообще свалил, — подал голос двухметровый бугай с последней парты. — Он школу поменял, наша — не комильфо.

— С чего вдруг? У нас тут…

Класс словно с цепи сорвался. Каждый хотел высказаться, каждый придумал новую версию исчезновения одноклассника. Каждый, кроме меня. Я ничего не хотела знать. Я хотела плакать, как маленькая девочка. Гораздо младше всех этих стильных дам и взрослых парней. Крошечная и разбитая.

— Хватит! — рявкнула вместо этого, шибанув ладонью по столу.

Ребята мгновенно замолчали, поворачиваясь в мою сторону. Вычеркнули Тима из разговоров. И из моих мыслей. На некоторое время.

***

— Хватит! — возмутилась я, нависая над сидящим за столом Джоем. — Ты знал. Вы с Ники знали.

— Что именно? — хмуро поинтересовался он.