Сойер при моем появлении даже бровью не ведет, не уверена, что он, вообще, меня видит. Я в ответ тоже к нему с приветствиями не кидаюсь. Отвернувшись от неприветливого пасынка, достаю из сушилки чашку, наливаю в нее молока и, сунув под капучинатор, откручиваю кран подачи пара. Громкое шипение вспарывает напряженную тишину помещения, и я вздрагиваю.

- Совесть нечиста? - спрашивает вдруг Сойер с усмешкой.

Обернувшись на него, вижу, что он по-прежнему не смотрит в мою сторону, и не выдерживаю.

- Следи лучше за собой, - огрызаюсь излишне грубо, но он не реагирует, а мне немедленно становится стыдно за эту вспышку.

Беспочвенную и бессмысленную.

После сна нервы на пределе. Обычно в детстве, когда меня мучили кошмары, я прибегала в спальню родителей, заползала между ними и засыпала, прижавшись к отцу. возможно, и сейчас мне подсознательно нужна мужская поддержка, а вместо нее я получаю равнодушие и какие-то левые обвинения. Чем еще объяснить свой срыв, я не знаю. И пытаюсь поспешно сгладить грубость.

- Слушай, Сойер, - говорю интонациями кота Леопольда, - давай не будем ссориться.

- Я с тобой не ссорюсь, мамочка.

- И прекрати, пожалуйста, называть меня мамочкой, - прошу сдержанно, но это обращение выводит меня из себя.

Какая я ему мамочка? У меня и своих детей нет, с чего вдруг я стану матерью детине, в два раза крупнее меня и всего на год младше?!

- Если тебе так не нравится мое нынешнее имя, зови Райкой.

- Райка по-английски не звучит.

- Говори по-русски, я пойму, - улыбаюсь фальшиво, глядя на его профиль, и меняю тему: - И порешай с телевизором. Узоры на стенах и трещины в твоем потолке я уже изучила. Остро нуждаюсь в другом развлечении. Лэптоп, подозреваю, просить бесполезно?..

- Валяй, проси. Без доступа в сеть, разумеется, - он возвращает мне мою же улыбку.

- Пфф… И на кой он мне без интернета? Оставь себе…

- Телевизор будет сегодня, - пожимает он плечами. - Попросила бы сразу, не пришлось бы изучать потолок.

- А сам ты не мог догадаться?

- В мои обязанности догадываться не входит. Может, ты прошлый расколотила из-за того, что у тебя на них аллергия? В России, вроде, модно открещиваться от телека.

Я закатываю глаза, но быстро возвращаю их на место - меня вдруг посещает обнадеживающая мысль.

- А ты сам поедешь за телевизором? - спрашиваю с напускным безразличием, хотя внутри меня все колотится в ожидании ответа.

- Нет.

Он одним словом убивает во мне надежду, но я не отступаю - вдруг удастся его убедить?.. - и углубляюсь в диалог про необходимость конспирации и прочего. Но он опровергает все мои сомнения, легко, как Роджер Федерер отбивает удары с форхенда.

- Так что не бойся, одну тебя здесь я не оставлю, - ухмыляется Волчек, когда у меня заканчиваются аргументы, и я понимаю, что миссия провалена.

Приподнимаясь на стуле, он тянется к коробке с сухим завтраком и, насыпав хлопья на плоское блюдце, по одному ловко закидывает в рот.

Потом поворачивается ко мне и окидывает ехидным взглядом. И только тогда я осознаю, что кофемашина давно закончила свою работу и отключилась, а себя ловлю себя на том, что слежу за каждым движением Сойера, не отводя горящих глаз.

Смутившись, тут же заставляю себя отлипнуть от этого притягательного зрелища и, схватив свою чашку, быстро удаляюсь в свою комнату.

Фак! Что это со мной?.. Что за наваждение? Чего я слюну на него пустила? Он же мне даже не нравится!

Аха, не нравится!.. То-то он к тебе в неприличных сновидениях является. Явно от большой неприязни…

Это на меня долгое воздержание так действует?

Посижу-ка я у себя. От греха…

Но в ограниченном пространстве спальни мне не сидится. Нельзя сказать, что я так уж избалована большими домами - после вынужденного возвращения на малую Родину где только нам жить ни приходилось, пока у отца (того, что биологический), были трудности с работой. Это было самое начало двухтысячных, страна находилась в полной заднице, и мы тоже ее не избежали. Угодили на самое дно. Контраст с сытой и обеспеченной жизнью в Штатах был чудовищным, и одиннадцатилетняя я, против воли вновь ставшая Раиской, переживала это падение болезненнее всех.

С матерью все понятно, она бежала к своей единственной любви, моему родному папаше, а с милым, как известно, и без дворца кайфово.

Хайдену тогда было всего восемь, он ни о чем не парился, и вообще, относился к переезду как к приключению. Типа экстремального туризма. Хоть его и напрягало немного отсутствие привычных вещей - велика, скейта и личного карта. С собой мать сумела взять только его ролики, остальное в чемодан не поместилось. Первое время брату вполне хватало и их, тем более, он быстро оброс друзьями - как настоящий американец, высоко котировался среди ровесников. Но вскоре отчим пристроил его в секцию картинга - до сих пор не представляю, чего ему это стоило, - так что брат был вполне доволен своей участью. И о прошлой жизни стал забывать.

Но не я.

Я не могла простить матери предательства. Не могла простить того, что она так и не сумела полюбить отца, который Кевин, и сохла по тому, который Денис. И даже особо этого не скрывала. Даже в свои одиннадцать я видела ее безразличие, ее апатию ко всему, и ужасно сочувствовала отцу. Возможно, поэтому всегда была на его стороне. И восстала против возвращения в Россию.

Но меня все равно увезли. Уговорами и обещаниями. Отец сам отвез меня в аэропорт, поклявшись, что, как только будет возможно, он меня заберет. В самолет я в итоге села, но не смирилась. И крови Хелен, которая снова стала Еленой, попила немеряно.

Ей пришлось согласиться и на то, что я буду жить на две страны - полгода с ними, полгода с отцом, - и что не стану называть Вахрушева папой. Я пыталась настоять и на том, что оставлю фамилию Вандербилт, но мои мечты разбились о непрошибаемость российских бюрократов. Мой американский паспорт не котировался, а из российских документов у меня имелось только свидетельство о рождении. На Раису Измайлову, разумеется. Поэтому в подмосковную школу я пошла под этим именем.

И не прижилась там. Одноклассники не приняли меня в свой круг, считая заносчивой мажоркой - одевалась я по-прежнему в "Тайсонс", не вняв советам матери "быть ближе к народу", - а учителя не прощали, как они называли, свободного посещения, и каждая по-своему пыталась меня наказать. С годами я выработала оптимальное время отсутствия на учебе - уезжала к отцу сразу после окончания года, жила все лето и начало осени, пропуская полностью первую четверть, а потом добирала еще и январь. Захватывая Рождество. Мое любимое время года…

В общем, и подруг при моей двойной жизни у меня тоже не завелось. Ни в России, ни в Штатах. Кроме Ритки, маминой младшей сестры. Она была старше меня всего на пять лет, и тоже не пользовалась популярностью у сверстников. Поэтому мы нашли друг друга, и после моего возвращения в Америку дружить меньше отнюдь не стали.

И сейчас я по Ритке очень скучаю.

Наверняка моя единственная подруга меня потеряла. Обычно мы созваниваемся или хотя бы списываемся через день, не реже, а сижу я тут уже почти неделю. Интересно, что Рас сказал ей - придерживается какой-то общей легенды или для каждого у него своя версия моего внезапного оффлайна? Надо будет спросить, как позвонит.

Хотя, может, и не надо ждать?..

Подойдя к окну, заново оцениваю взглядом расстояние до дерева. До сегодняшнего жуткого сна мне казалось, что оно непреодолимое, и это вообще не вариант, но теперь я в этом сомневаюсь. Во сне у меня это получилось, а значит, я вполне могу повторить эту вылазку в реале. Нужно всего лишь скопировать свои действия. Это должно быть легко. Наверное...

Но сейчас мне это легким не кажется.

- Ладно, - обещаю я себе негромким бормотанием вслух, - дождусь темноты и накачу для храбрости. Авось выгорит.