- Для кого? - фыркает он и, передумав ждать меня, выходит первым.

Я семеню за ним в чертовски неудобных для ходьбы горнолыжных ботинках. Но переобуваться на склоне мне лениво. Да и глупо, когда трассы расположены буквально под окном.

- Ну, пока, - говорю, не глядя на провожающего меня Волчека, и встаю на пути следования подвешенного к тросу кресла подъемника.

Я планирую грациозно расположиться на четырехместном сидении - профи я или где? - но… удача мне изменяет. Неуклюже запнувшись за лыжу, я не сажусь на подъехавшую ко мне сзади длинную лавку, а с размаху брякаюсь задницей, когда та подбивает меня под коленки. Хорошо, ткань комбеза не глянцевая, поэтому я не соскальзываю сразу с гладкого холодного пластика, чтобы эпично распластаться в ногах у Сойера, да еще по башке получить от какой-нибудь части металлической конструкции, а успеваю зацепиться за край кабинки, пока кресло невозмутимо едет вперед.

Стеклянное забрало уже готово захлопнуться, чтобы заглотить меня целиком, как пасть огромного кашалота, но вдруг я вижу быстрое движение слева от себя, кресло дергается назад, и в кабинку в последнюю секунду, за шаг до окончания платформы, запрыгивает Сойер.

- Прокачусь, - бесцветно отвечает на мое молчаливое удивление.

Коротко киваю, решив воздержаться от уточняющих вопросов, и отодвигаюсь от него к краю сиденья - от близости с ним сердце противно замирает, а внутри расползается предательский холодок такого неуместного - не только сейчас, а вообще - желания.

Он, к счастью, на меня не смотрит и моего позорного "бегства" не замечает. На мое счастье уже темно, сюда освещение не достает, и я могу безнаказанно заливаться румянцем стыда.

Поднимаемся к точке высадки мы в полной тишине, но без неловкости, каждый просто любуется открывающимся сверху видом. А там есть на что посмотреть. Все трассы подсвечены огнями, и этих огней справа, слева и далеко над нами столько, что, кажется, дорожки лампочек уходят за горизонт. Прямо в оранжевый закат.

То, что казалось красивым, нереальным и сказочным из окна номера, с высоты видится еще более прекрасным. Завораживающим.

Когда приходит время выпрыгивать из не перестающего двигаться кресла, Сойер делает это первым - даром, что на лыжах никогда не стоял, а значит, и на подъемниках прежде не катался - и помогает спуститься мне. Ну как помогает - хватает за бока и уверенно стаскивает с сиденья. Отходит на пару шагов от опасной зоны и только тогда осторожно опускает меня на снег.

Эти пару секунд, что провела практически в его объятиях, хоть он и нес меня на вытянутых руках, не прижимая к себе, а в лыжном снаряжении я далеко не пушинка, я не дышала. И смотрела куда-то вниз, не помню, избегая взгляда его стальных глаз. Шестым чувством понимая, что нам нельзя встречаться глазами, когда мы так близко. Недавний инцидент в спальне показал, как между нами все зыбко, как скользко… взрывоопасно, и любая мелочь может сдетонировать. А я этого не хочу.

Или всё же хочу?..

Оу, фак! Хочу или нет, я, по-любому, хотеть не должна! Это неправильно, недопустимо. Невозможно. И раньше я никогда бы…

Да что со мной происходит, вообще? Откуда эти неконтролируемые выбросы гормонов? Я же не юнец пубертатный, страдающий повышенной возбудимостью, так почему рядом с Сойером плавлюсь ванильной зефиркой и растекаюсь по чашке с горячим какао? Он - сын Рассела, и это просто не…

К черту! Не хочу об этом думать. И не буду. Я приехала сюда кататься, а не слюни по пасынку пускать, так что "гоу, Рая!"

Не взглянув на Волчека, не сказав даже "спасибо" за помощь, я просто отворачиваюсь от него и плавно подъезжаю к краю одной из двух трасс слева от подъемника. Если я правильно помню, на карте они помечены квадратами, то есть имеют средний уровень сложности, и обе так или иначе ведут к отелю. Привычным жестом опускаю на глаза очки, смотрю вниз и делаю первый толчок палками. Аэродинамическую стойку принимаю уже на ходу.

Спуск начинается круто, поэтому скорость я набираю сразу, и с каждым метром разгоняюсь все сильнее. Мышцы помнят все движения, и я быстро вхожу в ритм. Автоматически загружая и расслабляя ноги, словно циркулем, нарезаю на снегу дуги. Левую лыжу на внешнее ребро, вес тела на правую, скольжение - поворот. Правую лыжу на внешнее ребро, вес тела на левую…

Здесь, на высоте семи тысяч футов, деревьев почти нет, только снежная равнина с редкими валунами и дорожки ограничителей трассы по бокам, в это время красиво подсвеченных. Снег не рыхлый, а глянцевый, кристаллизованный, это даже не снег, а лёд, и, несмотря на несложную маркировку, спуск не так прост. Я полностью сосредоточена на технике, потому что упасть на такой поверхности чревато. Однажды я уже падала головой на лед, слегка себя переоценив, получила тогда легкое сотрясение - голова болела несколько дней, и я провалялась в номере, испортив себе впечатление от поездки в Швейцарию. И в следующий раз на гору поднималась с опаской. Поэтому сейчас перестраховываюсь и старательно замедляюсь, сильнее закантовывая лыжи.

К концу полуторамильного спуска я устаю так, что остаток трассы проезжаю плугом и выпрямившись, как новичок. Ехать правильно просто нет сил.

Их нет даже на то, чтобы удивиться, что Сойер уже ждет меня в медленной зоне. Что он спустится на подъемнике, было очевидно, но не думала, что у него это получится быстрее, чем у меня.

- Эта трасса не попадет в шорт-лист, я полагаю, - изучив мое лицо, заключает он. - Попробуешь другую или на сегодня все?

- Все, - едва разлепляю слипшиеся от напряжения губы.

Неожиданно он садится передо мной на корточки и нажимает рукой на заднюю часть крепления. Мне остается лишь приподнять пятку, чтобы освободить ботинок, но я не двигаюсь. Я в шоке и от этого проявления заботы, и от того, что он знает, как снимать лыжи. Видя мое замешательство, Волчек поднимает на меня взгляд.

- Видел, как это делают другие, - отвечает на один из моих вопросов.

Второй я, разумеется, не задаю.

Но пытаюсь протестовать, когда он, вернув мои лыжи на стойку, подхватывает меня на руки. Сердце тут же срывается в пропасть и возвращаться не планирует.

- Не надо. Я сама… - блею неубедительно.

- Сама ты не можешь даже стоять, - отрезает. - И не дергайся.

Я больше не спорю. Стараюсь не шевелиться и мечтаю весить поменьше, чтобы ему было легче меня тащить.

Бешусь от того, что не знаю, куда деть руки - вариант обнять его за шею даже не рассматриваю, а прижаться к нему боюсь. Чувствую себя никчемной, но через десять его шагов - я считаю каждый - становится еще хуже. Сердце все же возвращается на место и тарабанит так, что слышно, наверное, и в Вашингтоне.

Но и его сердце бьется с не меньшей частотой. Что это - слишком тяжелая ноша или ему так же паршиво, как и мне?..

Момента, когда мы переступим порог нашего номера, жду с ужасом. Он просто отпустит меня или..?

Все мое содрогающееся мелкой дрожью тело жаждет "или", но разум вопит обратное.

Я продолжаю считать шаги.

Второй этаж.

Двести одиннадцатый номер.

Двести двенадцатый.

Наш.

Сойер нажимает на ручку и толкает дверь…

Сойер

Это пытка.

Изощренная. Нечеловеческая. Адская.

Держать ее в своих руках и не иметь права прижать к себе, зарыться лицом в волосы…

Твою мать, как же хочется дотронуться!

И не только до волос…

Тащу на вытянутых руках, как прыщавый скаут, ожесточенно борясь с лютым желанием впиться ртом в ее губы. Они пипец как близко, они манят и… и это гребаное искушение.

Я чувствую ее дыхание, жадно ловлю каждый выдох и втягиваю ее воздух в себя.

Но мне этого мало. Мало только вдыхать ее дурманящий запах, я хочу не просто дышать ею, я хочу попробовать ее на вкус.