Я посмотрел на неё с подозрением.

— А ты откуда знаешь, что умею ушами шевелить?

Она на мгновение запнулась, потом выпалила:

— Я в тебя верю!

Пространство распахивается навстречу, особняк барона де Пуа медленно вырастает в размерах. Его окружает добротный забор, но из толстых металлических прутьев, по обе стороны ворот башенки из каменных глыб, не кирпича, готовые выдержать несколько выстрелов из пушек.

Я постепенно сбрасывал скорость, а к воротам подкатил на малой скорости, дескать, не шахид, начинённый нитроглицерином. Остановился, через некоторое время вышел охранник, спросил хто и зачем, а когда я назвался, преисполнился важности, а ко мне полнейшего презрения. Явно Флер де Пуа всем рассказал, как отжал у ничтожного барона Вадбольского, слабого и тупого, земли, и моя земля теперь его земля.

— С какой целью?

Я вскинул брови.

— Что и такое спрашивают привратники? Ну, скажем, хочу подарить барону и остальные мои земли.

Охранник криво улыбнулся, показав жёлтые полустертые зубы.

— Молодец, не плачешься. Всё оружие оставь в своей машине, никто не тронет.

Я молча снял перевязь с мечом, кобуру с револьвером Кольта, сложил на заднее сиденье. Охранник наблюдает за каждым моим движением, винтовка дулом вниз, но ещё двое с той стороны забора держат оружие наготове и не сводят с меня взглядов.

Потом охранник кивнул в сторону ворот.

— Машинку оставь, а сам через калитку.

— Я не гордый, — ответил я. — Через калитку, так через калитку.

Он хмыкнул, калитку я открыл сам и прошёл, нагибая голову, словно под аркой ига. Ничего, я из новой формации, у нас честь и достоинство понимается иначе.

За мной отправились сразу четверо, винтовки дулами в землю, но сами по себе мужики рослые и крепкие, барон Флер де Пуа не бедствует и может нанимать в родовую гвардию настоящих ветеранов.

Двор вымощен плиткой, в сторонке шуршит струями фонтан, в центре три женщины с огромными вторичными признаками, всё, как мы любим, крыльцо особняка просторное, да и сама дверь в дом больше смахивает на ворота.

На этот раз конвоиры сами открыли двери, словно боятся, что испачкаю своим ничтожным прикосновением в бароньих владениях, я шагнул в холл, охранник грубо толкнул в спину.

— Шагай, шагай. Вон по коридору, вторая дверь по левой стороне.

Один забежал вперед, постучал, послушал, что крикнули с той стороны и, обернувшись к нам, сообщил:

— Можете ввести.

Ну-ну, даже не пригласить, не впустить, а именно ввести, словно я уже арестован и осужден, теперь могу передвигаться только под конвоем, хорошо бы ещё в кандалах.

Я переступил порог, эта комната, как мне кажется, существует только для того, чтобы являть величие и богатство: вся в золоте, стены в дорогих и позолоченных картинах, на окнах тяжёлые шторы из дорогого бархата синего цвета, даже воздух кажется пропитанным золотой пылью. Шёлковые обои цвета крови парижских герцогов, так называется этот оттенок, от обильной лепнины вот-вот рухнет полоток, там столпотворение толстых херувимов, укрывающих первичные признаки толстых матрон, а вторичные остаются не укрытыми, а что там укрывать, если размером с мелкие яблоки.

Под ногами у меня паркет ёлочкой из чёрного дуба, красного сандала и клёна, в центре комнаты персидский ковер с гербом барона де Пуа. Я сделал ещё пару шагов и наступил на него, что считается грубым неуважением.

Вся мебель, от стола до диванов с крестами в стиле людовиковизирующего рококо, то есть много позолоты, у всех, даже у стола, гнутые ножки шёлковая обивка с сюжетами пасторальной жизни.

Сейчас полдень, но исполинская люстра всё равно бросается в глаза, там не меньше ста свечей, такую с трудом спускают для чисти и замены свечей шестеро крепких слуг.

В комнате ещё камин из каррарского мрамора с фигурами толстых атлантов, в сторонке белое с росписью фортепиано, а также понятно, что камин не топят, чтобы не закоптить золото, а на фортепиано не играют, это для бахвальства.

За мной вошли два охранника, двое остались в коридоре. Дверь захлопнулась, я повернулся к хозяину кабинета, он развалился в роскошном кресле, нога на ногу, одну руку закинул на спинку кресла, в руке фужер из тонкого стекла, что, естественно, до половины наполнен вином розового цвета, явно дорогого.

— Ну что застыл? — сказал он насмешливо. — У королей попроще, да?

— Да вот осматриваюсь, — сообщил я. — Мебель придётся заменить, слишком помпезная, плебейский вкус, остальное можно оставить, не сбивать же дурацкую лепнину… Да, ковер тоже прочь, зачем позориться…

У него дыхание перехватило от такой наглости, глаза выкатились, как у рака, вскочил из кресла, расплескивая вино на край дорогого ковра.

— Что? Что ты сказал?

Я широко улыбнулся.

— Говорю, скоро здесь всё поменяю. Сейчас слишком по-плебейски. Чувствуется дурной вкус, простолюдина, дорвавшегося до богатства.

Он набычился, опустил фужер на стол, снова обратил взор исподлобья на меня. Чувствуется, умеет сдерживаться, хотя так и пышет злобой, но из каких-то соображений не велит стражникам убить меня на месте.

— Барон, — процедил он с отвращением, — ты блаженненький?.. Не понимаешь, что сейчас ты в моей власти?

— Мы все во власти Господа, — ответил я смиренно и перекрестился. — Как он скажет, так и будет. А ты, барон, против Господа нашего?

Он всё же вспылил, заорал:

— Ты тыкай мне, смерд!.. Ко мне обращаться только «Ваша светлость»!.. Ты что, бессмертный, вот так явился?

— Все наши души бессмертные, — сообщил я и снова перекрестился, поискал взглядом икону, не нашёл, вздохнул и посмотрел на него с мягким укором. — Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Господь со мной, Его жезл и посох — они защитят меня. А пришёл я мирно к тебе, барон, руководствуясь Духом Божьим. Ты незаконно захватил мои земли с тремя деревнями, а это нехорошо. Верни всё взад и выплати неустойку… или как это называется? За то время, что пользовался моей землёй и трудом моих крестьян.

Он пару мгновений смотрел на меня неверящими глазами, потом вдруг оглушительно для своей комплекции расхохотался.

— Под иисусика играешь?.. Дурак, ты понимаешь, что отсюда тебе не выйти, если я того не изволю?

Я поинтересовался очень вежливо:

— А что вы изволите?

Он хохотнул.

— Не боись, сегодня я тебя убивать не буду. Мы заключим с тобой договор купли-продажи. Ты сейчас мне продашь свое имение, а я оставлю тебе жизнь. Хорошая сделка?

— Хорошая, — согласился я. — Никакие мирские блага не заменят те, что дадены человеку Богом. Душа моя останется непорочной.

Он хлопнул в ладоши.

— Вот и прекрасно. Ты останешься цел, вдруг Комиссия потребует от тебя подтверждения купли-продажи? Там бывают такие подозрительные…

Из коридора в кабинет заглянул человек в цивильном, мелкий и шустрый, с лоснящимся лицом и вороватым взглядом.

— Да, — сказал Флер де Пуа. — Захвати чернила и бумагу, нужно будет составить договор о продаже бароном своего имения. Шевелись!

Человечек в цивильном исчез, Флер де Пуа посмотрел на меня с некоторым подозрением:

— Ну что, барон?.. Что-то ты как замороженный. Ты в самом деле такой блаженный?

— Ваши слова, — сказал я с укором, — задевают моё чувство достоинства. Не нужно быть таким грубым. Это не хорошо! Вы в самом деле барон?

Он расхохотался.

— Да, мой отец тяжкими трудами на благо Отечеству заслужил этот титул.

— Понял, — ответил я, — а ты, жлоб, позоришь титул. И твои дети не будут баронами.

Он вскипел, сейчас бросится на меня, но отворилась дверь и в кабинет, как струйка дыма, беззвучно просочился тот тип с вороватым взглядом.

Флер де Пуа остановился, молодец, быстро умеет брать чувства под контроль, указал ему на стол.

— Сядь. И пиши купчую!.. Вот этот дурак, барон Вадбольский, продаёт мне все свои земли за рубль…

Тип с вороватыми глазами сказал быстро: