Моргейз изобразила теплую улыбку:

— У меня словно гора с плеч свалилась. Скажите, а вы играете в камни?

Ответная улыбка Найола показалась сначала чуть удивленной, а затем лукавой:

— Меня считают сильным игроком.

Моргейз вспыхнула, но ухитрилась не подать виду, что сердится. Пусть лучше он считает ее сломленной. Сломленным противником пренебрегают, а стало быть, не удостаивают его слишком уж пристальным вниманием. Проявив должную осмотрительность, она, возможно, сумеет вернуть все, чем ей пришлось поступиться, еще до того, как солдаты покинут Амадицию. Не зря же ее обучали Игре Домов, и учителя у нее были незаурядные.

— Сыграем, если вы не против? Я постараюсь играть так, чтобы вам не было скучно. — Конечно, придется проиграть, но к этому надо подойти тонко, чтобы победа далась Найолу нелегко и ему впрямь не стало скучно. А Моргейз терпеть не могла проигрывать.

Асунава, насупившись, барабанил пальцами по золоченому подлокотнику кресла, на высокой спинке которого, прямо над его головой, красовалось на чистейше белом диске покрытое сверкающим лаком изображение крючковатого пастушьего посоха.

— Ведьму застали врасплох, — пробормотал он.

— На некоторых зрелище казни действует именно так, — отозвался Сарин, будто оправдываясь. — Вчера Приспешники Темного угодили в облаву. Мне доложили, что, когда Тром выломал дверь, они распевали какие-то мерзкие гимны во славу Тени. И никому — я проверял, никому! — не пришло в голову выяснить, связаны ли они с ней.

Сарин стоял, не переминаясь с ноги на ногу, прямо, как и подобало служителю Руки Света.

Асунава легким взмахом кисти отмел все эти подозрения. Разумеется, тут нет никакой связи, если не считать того, что она ведьма, а они — Приспешники Темного. А ведьму, в конце концов, содержат в Цитадели Света. Однако Асунава отчего-то испытывал беспокойство.

— Найол послал меня за ней, будто собаку, — проскрежетал сквозь зубы Сарин. — Меня чуть не стошнило, когда я оказался рядом с колдуньей. Руки так и чесались схватить ее за горло.

Асунава не потрудился ответить, да он почти и не слышал Сарина. Конечно, размышлял он, Найол ненавидит Десницу Света. В большинстве своем люди ненавидят тех, кого им приходится бояться. А вот Моргейз оказалась отнюдь не слабой и показала свою способность противостоять Найолу. У многих, только попади они в Цитадель Света, душа мигом ушла бы в пятки. Оно и хорошо, окажись она слабее, это, в конце концов, могло бы нарушить некоторые планы Асунавы. А он уже продумал мельчайшие детали судебного процесса, на котором должны будут присутствовать послы всех земель, продумал каждый день, вплоть до публичного признания Моргейз — а он сумеет добиться от нее признания так, что никто и не поймет, каким способом… А потом — торжественное оглашение приговора… И еще церемониал казни. Для нее воздвигнут особую виселицу, которую надо будет сохранить в память об этом событии.

— Будем надеяться, что она продолжит упрямиться, — промолвил Верховный Инквизитор с кроткой, благочестивой улыбкой. — Найол терпелив, но даже у его терпения есть предел. Рано или поздно он передаст ее нам, и ей воздается по справедливости.

Каждое посещение Рандом Кайриэна представлялось Эгвейн чем-то вроде одного из тех грандиозных фейерверков, какие устраивают Иллюминаторы, — видеть их ей, правда, ни разу не доводилось, но она слышала, будто огни вспыхивают по всему городу и повсюду разносится многоголосое эхо.

К дворцу она, разумеется, больше и близко не подходила, но Хранительницы Мудрости наведывались туда каждый день, проверяли с помощью саидар, не расставлены ли там какие ловушки, и рассказывали ей, как обстоят дела. Вельможи, и тирские, и кайриэнские, с подозрением косились друг на друга, а Берелейн пряталась в своих покоях и отказывалась видеть кого бы то ни было без крайней необходимости. Вероятно, Руарк выговаривал ей за пренебрежение обязанностями, но толку от того было мало. Он казался единственным человеком во всем дворце, на поведении которого нынешние обстоятельства никак не сказывались. Даже слуги вздрагивали, поймав на себе посторонний взгляд, — правда, это, по всей видимости, происходило из-за того, что Хранительницы Мудрости совали нос в каждый угол.

В айильском лагере дела обстояли не лучше, точнее, не во всем лагере, а в палатках Хранительниц. Прочие айильцы держались спокойно и уверенно, как Руарк, отчего перепады настроения Хранительниц Мудрости делались еще заметнее. С последней встречи с Рандом Эмис и Сорилея вернулись разве что не шипя, словно змеи. В чем дело, они не рассказывали, во всяком случае Эгвейн, но их настроение с быстротой мысли передалось другим Хранительницам, и вскоре все они походили на разъяренных кошек, готовых вцепиться во все, что движется. Ученицы и лишнее слово-то вымолвить боялись, но все едино получали выволочку за выволочкой, по большей части за такие провинности, какие и провинностями-то счесть нельзя и на какие прежде попросту не обращали внимания.

Не изменило обстановки и появление в лагере Хранительниц Мудрости Шайдо. Во всяком случае, две из них — Терава и Эмерис — точно являлись Хранительницами, третьей была не кто иная, как Севанна. Она выступала с весьма важным видом, а шнуровка у ее блузы была распущена во вкусе Берелейн

— то, что за вырез задувало пыль, ее ничуть не смущало. Статус ее был более чем сомнителен, но, поскольку Терава и Эмерис заявили, что она Хранительница, деваться было некуда, и, несмотря на ворчание Сорилеи, Севанну приняли в качестве таковой. Эгвейн не сомневалась, что они явились шпионить, и высказала это предположение вслух, однако Эмис даже не сочла нужным ответить. Защищенные обычаем, эти трое свободно бродили по лагерю, и все Хранительницы — даже Сорилея — принимали их словно близких подруг или первых сестер. Но все же их присутствие добавляло нервозности, во всяком случае Эгвейн. Эта самодовольная кошка Севанна прекрасно знала, кто такая Эгвейн, и, не скрывая удовольствия, использовала каждый удобный случай, чтобы сгонять «вон ту ученицу, коротышку» за кружкой воды или чем-нибудь в этом роде. И при этом посматривала на нее изучающим взглядом — Эгвейн казалось, что именно так должен посматривать на цыпленка воришка, посматривать, прикидывая, как лучше приготовить добычу, после того как он этого цыпленка стащит. Хуже того. Хранительницы Мудрости не желали рассказывать Эгвейн, о чем они толкуют, заявляя, что их дела учениц не касаются. Между тем, под каким бы предлогом ни заявились сюда Шайдо, настроение Хранительниц их безусловно интересовало: Эгвейн не раз замечала, как то одна, то другая, думая, что на нее не смотрят, самодовольно ухмылялась, приметив, как Эмис, Малайнде или Косайн говорит сама с собой или без надобности поправляет шаль. Но предостережений Эгвейн никто, разумеется, не слушал. Благие попытки серьезно поговорить об этих Шайдо закончились тем, что ее заставили вырыть яму в человеческий рост, а потом эту же яму закопать. Севанна наблюдала за этим действом.

Через два дня после отбытия Ранда Аэрон и несколько других Хранительниц Мудрости уговорили трех Дев перелезть ночью через стену дворца Арилин и разведать, что там к чему. Ничего хорошего из этой затеи не вышло. Девам, хотя и с большим трудом, чем они думали, удалось проскользнуть мимо выставленных Гавином караулов, но Айз Седай — совсем другое дело. При попытке перебраться с крыши на чердак все три Девы были обернуты Силой и затянуты внутрь. К счастью, Койрен и другие не заподозрили в них лазутчиц, решили, что дикарки намеревались что-нибудь стянуть. Правда, сами Девы вряд ли сочли такой поворот событий счастливым: когда их отпустили, они еле-еле доплелись до лагеря и принялись залечивать синяки и ссадины. Остальные Хранительницы высказали неодобрение Аэрон и ее подругам. По большей части это делалось приватно, но Сорилея бранила их у всех на глазах. Севанна и ее спутницы откровенно потешались над Аэрон и вслух строили предположения насчет того, что сделали бы Айз Седай, узнай они правду. Это раздражало всех, даже Сорилея посматривала на них косо, но своего недовольства никто открыто не выказывал. Аэрон и ее подруги сникли и держались словно ученицы, тише воды ниже травы, а сами ученицы и вовсе старались не попадаться лишний раз Хранительницам на глаза. У большинства Хранительниц нрав и без того не сахар, нынче же он стал острее перца.