Раздался выстрел. Самый крупный из жеребцов, рыжей масти, свалился на землю, преградив своей тушей путь.

Несколько мустангов, мчавшихся позади, тут же остановились, а за ними все остальные.

Воспользовавшись их замешательством и не теряя ни минуты, мустангер повернул на запад и поскакал к пруду. Крапчатый мустанг со своей всадницей был уже далеко.

Дикие жеребцы не продолжали преследования. Возможно, что гибель вожака обескуражила их, а может быть, его труп послужил препятствием, загородив путь в единственном месте, где можно было перескочить через расщелину.

Когда Морис подъехал к пруду, Луиза была уже там. Она точно выполнила все его указания, за исключением одного: она не загородила входа. Вход был открыт, жерди валялись на земле. Девушка молча сидела в седле; она была так взволнована, что не находила слов выразить свою глубокую признательность. Опасность миновала.

Теперь, когда опасность миновала, молодая креолка с интересом оглянулась вокруг.

Она увидела большой пруд. Берега его были изрыты следами лошадиных копыт. Повидимому, это было любимое место водопоя. Огибая водоем и далеко врезаясь двумя расходящимися крыльями в равнину, шла высокая изгородь.

— Что это? — спросила девушка, указывая на изгородь.

— Это ловушка для мустангов, — сказал Морис.

— Ловушка для мустангов?

— Кораль для ловли диких лошадей. Они бродят между крыльями изгороди, которые, как вы видите, широко расходятся и далеко уходят в прерию. Их привлекает сюда вода или же мустангеры просто загоняют их в это узкое место. Тогда вход в кораль загораживается, и здесь их уже нетрудно поймать при помощи лассо.

— Бедные животные!.. Этот кораль принадлежит вам? Ведь вы мустангер? Вы нам так сказали?

— Да, я мустангер, но я охочусь за дикими лошадьми в одиночку. Я редко встречаюсь с людьми моей профессии. Поэтому я и не могу пользоваться этим приспособлением, для которого нужно по крайней мере двадцать загонщиков. Мое оружие, если только можно его так назвать, — вот это лассо.

— Вы очень искусно им владеете. Я уже слыхала об этом, да и сама видела.

— Вы очень любезны. Однако я не заслуживаю этой похвалы. В прериях есть прирожденные лассонеры — мексиканцы. И то, что вам показалось искусством, они сочли бы просто за неповоротливость.

— Мне кажется, мистер Джеральд, что ваша скромность заставляет вас переоценивать ваших соперников. Я слышала как раз обратное.

— От кого?

— От вашего приятеля мистера Зебулона Стумпа.

— Ха-ха! Старый Зеб — плохой авторитет в этих вопросах.

— Мне бы тоже хотелось научиться бросать лассо, — сказала молодая креолка, — но говорят, что это не женское дело.

— Не женское дело! Это такой же невинный спорт, как и катанье на коньках или стрельба из лука. Я знаю одну девушку, которая прекрасно владеет этим искусством.

— Она американка?

— Нет, мексиканка и живет в окрестностях Рио-Гранде. Иногда она приезжает к нам на Леону: здесь живут ее родственники.

— Она молодая?

— Мне кажется, что ваших лет, мисс Пойндекстер.

— Высокая?

— Немного пониже вас.

— Но, конечно, гораздо красивее меня? Я слыхала, что мексиканские женщины гораздо красивее нас, американок.

— Мне кажется, что креолки не включены в эту категорию, — с дипломатической тонкостью ответил Морис.

— Интересно, могла ли бы я овладеть этим искусством? — продолжала молодая креолка, как будто не заметив сделанного ей комплимента. — Не поздно ли мне начать учиться? Я слыхала, что мексиканцы привыкают к этому спорту с детства. Потому они и достигают такого высокого совершенства.

— Нет, вам еще совсем не поздно, — поспешил ответить Морис. — После одного-двух лет практики вы сделаетесь искусной лассонеркой. Я, например, всего лишь три года, как занимаюсь этим делом…

Он замолчал, так как ему не хотелось показаться хвастуном.

— А теперь вы самый искусный лассонер во всем Техасе? — закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль.

— Нет, нет! — смеясь, запротестовал он. — Это лишь заблуждение со стороны старика Зеба, который судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец.

«Что это — скромность? — подумала креолка. — Или же этот человек просто смеется надо мной? Нет, этого не может быть, а то я сойду с ума».

— Вам хочется вернуться в компанию ваших друзей? — сказал Морис, заметив в ней какую-то рассеянность. — Ваш отец, вероятно, уже беспокоится, что вас так долго нет. Ваш брат, ваш кузен…

— Да, вы правы, — поспешила она ответить тоном, в котором слышалась не то некоторая уязвленность, не то сожаление. — Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Надо ехать обратно.

Они опять вскочили на коней. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей вовсе не хотелось оставлять это интересное место.

Опять в прерии. Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой.

Их обратный путь лежал через «прерию сорняков». Так назвали ее пионеры-колонизаторы Америки, повидимому не задумываясь особенно над выбором названия.

Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный цветник, усыпанный яркими цветами, цветник, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.

— Какая красота! — восторженно воскликнула креолка, невольным движением останавливая лошадь.

— Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?

— Нравится? Больше того, сэр. Я вижу перед собой все, что есть самого красивого в природе: зеленую траву, деревья, цветы — все, что с таким трудом выращивает человек. И все же никогда он не может достигнуть равного этому по красоте. Здесь ничего нельзя добавить, это кусок природы, безупречный в своем совершенстве!

— Здесь не хватает домов.

— Но крыши и трубы нарушили бы красоту пейзажа. Чистые контуры деревьев так хороши! Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы…

Слово «любить» готово было сорваться с ее губ, но она вдруг остановилась и неожиданно даже для себя заменила его словом «умереть».

Ее чувства разделял и ирландец; ее слова были словно эхом его ощущений.

Но его ответ прозвучал сухо и прозаично:

— Я боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая жизнь — без крова, без общества, без…

— А вы, сэр? Как же она вам не надоедает? Ваш друг мистер Стумп, которому я вполне доверяю, говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Так ли это?

— Совершенно правильно.

— О, как я вам завидую! Я уверена, что я была бы бесконечно счастлива среди этой красивой природы. И мне бы такая жизнь никогда не надоела.

— Одной? Без друзей? Даже без крова над головой?

— Я об этом не говорила… Но вы не сказали мне, как вы живете. Есть ли у вас дом?

— Мое жилище не заслуживает такого громкого названия, — смеясь, ответил мустангер. — Моя хижина — вернее, мое хакале — одно из самых скромных жилищ в нашем краю.

— Где же она находится? Где-нибудь недалеко от тех мест, где мы сегодня были?

— Не очень далеко отсюда — миля, не больше… Вы видите на западе верхушки деревьев? Они прикрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь.

— Вот как! Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Настоящая хижина, вы говорите?

— Да, настоящая.

— Стоит в уединении?

— Я не знаю ни одного жилища на расстоянии десяти миль.

— Среди деревьев? Живописная?

— Это уж как кому покажется.

— Мне хотелось бы посмотреть на нее и иметь свое мнение… Только одна миля отсюда?

— Миля туда, миля обратно — всего две.

— Ну, это не страшно. Двадцати минут нам будет достаточно.

— Я боюсь, что мы злоупотребляем терпением ваших близких…