Не столько удивление, сколько удовлетворение отражалось на лице Зеба, когда он изучал этот интересный документ.

— Это клочок конверта, — пробормотал Зеб Стумп. — Он говорит о многом. Вряд ли больше можно было узнать из самого письма. Использован в качестве пыжа. Ну что же, пусть теперь знает, как употреблять всякий хлам вместо подобающего для этой цели кусочка промасленной оленьей кожи. Надпись сделана женской рукой, — продолжал он, снова всматриваясь в бумажку. — Это ничего не значит. Адресовано-то ему — значит, ему и принадлежит. Следует приберечь!

При этих словах старик-охотник вынул кожаный кисет, где хранилась его зажигалка, и бережно спрятал туда клочок найденной бумажки.

— Ну что ж, старина Зебулон Стумп, — снова заговорил сам с собою Зеб, — похоже на то, что тебе удастся довольно хорошо разобраться в этой таинственной путанице. Кое-что остается еще неясным, кое-где обрываются нити, но это ничего. Человек, которого убили, кто бы он ни был, находился на месте, где лужа крови. Человек же, который убил, безразлично о ком бы ни шла речь, стоял за локустовым деревом. Если бы не напортила компания этих молокососов, мне бы удалось еще кое-что добавить. Теперь же ничего не поделаешь — следы безжалостно затоптаны. Дальше идти в этом направлении не имеет смысла. Лучше всего будет теперь пойти по обратному следу, если это только возможно, и узнать, куда это лошадь с поломанной подковой отвезла своего седока после охоты. Поэтому, старина Стумп, вам придется направиться по обратному следу сапог.

И старый охотник пошел отыскивать обратный путь преступника. Только в одном или двух местах можно было кое-как различить отпечатки человеческой ноги. Но Зеб уже успел раньше заметить, что человек, которому принадлежал этот след, в конце концов вернулся к месту, где была привязана лошадь.

Зеб решил на время оставить след пешехода. Он повернул обратно и вышел на большую полянку. Там ему хотелось сделать кое-какие дополнительные наблюдения.

Вскоре Зеб Стумп заметил ясные следы, но уже совсем другого характера. Это была хорошо протоптанная тропинка, которая подходила к одной стороне полянки и выходила с другой ее стороны. Зебу было ясно, что это звериная тропа.

Зеб уже повернулся, чтобы уйти с поляны, но потом снова остановился.

— Чертовски обидно оставлять этот след, но у меня мало времени. Чорт возьми, все же надо попробовать пройти хоть немного! Пусть старая кобыла подождет, пока я вернусь.

И Зеб отправился по тропе диких зверей, по которой проехали и всадники отряда во главе со Спенглером.

В одном месте Зеб Стумп остановился. Это был участок песчаной почвы, усеянный камнями и совершенно лишенный травы.

Над ним возвышалось огромное дерево с горизонтально вытянутыми ветвями. Одна из них простиралась через тропинку и росла настолько низко, что всаднику нельзя было бы проехать, не наклонившись. Зеб Стумп стал всматриваться. Он заметил, что на ветке повреждена кора. Хотя ссадина была и небольшая, все же она, повидимому, произошла от столкновения с каким-то твердым телом.

— Это сделано головой человека, — заметил охотник, — человека, который сидел верхом на лошади. После такого удара он должен был упасть… Ура! — торжествующе воскликнул он. — Я так и думал. Вот отпечаток сброшенного всадника. А вот здесь он полз. Теперь я понимаю, откуда эта загадочная опухоль. Я знал, что она не от когтей!

С просиявшим от радости лицом оставил Зеб место, где росло дерево. Легкой походкой направился он, но уже не по тропе животных, а по следу человека, потерпевшего такое жестокое крушение.

Зеб следовал указаниям, может быть непонятным обычному глазу, но для него столь же ясным, как путевые надписи на столбах. Ветка, отогнутая в сторону, смещенные усики ползучих растений, примятая поверхность земли — все это говорило о том, что здесь прошел человек.

И Зеб Стумп продолжал идти до тех пор, пока не проследил путь несчастного до берега ручья.

Еще один кусочек оборванной нити был восстановлен. Еще немного — и тайна будет разгадана.

С проклятиями на устах повернул Кольхаун коня, чтобы оставить меловую прерию, где затерялись следы всадника без головы.

«Нет смысла ехать дальше! Никому не известно, куда он ускакал. Если я отправлюсь к речке, может быть встречу его опять. Но жеребец мустангера не хочет меня подпускать, как будто бы эта бестия знает, что мне нужно. Один удачный выстрел — и его странствия прекратились бы. Где мне достать быстрого коня, который мог бы догнать мустанга, — пусть это стоит двести, пусть триста долларов?!»

После этих размышлений Кольхаун покинул меловую прерию. Он ехал быстро, не щадя своего измученного коня.

Не прошло и часа, как Кольхаун уже въезжал в рощу акаций, прилегающую к плантациям Каса-дель-Корво.

Вдруг послышался топот копыт. Кольхаун увидел всадницу — Исидору Коварубио де Лос-Ланос.

Исидора знала: Кольхаун влюблен в женщину, которую она ненавидела. Кольхаун знал, что Исидора влюблена в человека, которого он не только ненавидел, но решил погубить. Оба они, вероятно, были бы не прочь избежать этой встречи. Исидора ограничилась бы кивком головы, проезжая мимо, — меньше внимания трудно было бы проявить. И он, вероятно, сделал бы то же. Однако внезапно Кольхауна осенила мысль, совершенно изменившая его намерения. Он натянул поводья своей лошади, загородил путь молодой мексиканке, снял фуражку и, вежливо поклонившись, вступил с ней в разговор.

Делать было нечего — Исидоре пришлось покориться.

— Простите меня, сеньорита, — сказал Кольхаун. — Я знаю, что очень бестактно останавливать вас таким способом и особенно мне, к сожалению совершенно чужому для вас человеку.

— Пожалуйста, без извинений, сеньор. Если я не ошибаюсь, мы ведь с вами уже встречались — в прерии около Нуэсес.

— Да, да, вы правы, — сказал Кольхаун запинаясь: он вовсе не желал, чтобы об этом вспоминали. — Мне с вами хотелось поговорить не об этом, а о том, что было после того, как вы галопировали по краю обрыва. Мы все были поражены вашим внезапным исчезновением.

— Чему же было удивляться, кабальеро? Пуля, пущенная кем-то из вас, освободила меня от преследователей. Я увидела, что они повернули обратно, и решила продолжать свой путь.

— Я не говорю, сеньорита, что был одним из тех, кто удивился вашему внезапному исчезновению. Я предполагал, что у вас, вероятно, были свои соображения, вследствие которых вы не спустились к нам. Нас всех поразило ваше изумительное искусство ездить верхом. И какая у вас лошадь! Казалось, что она просто скользила, а не галопировала. Если я не ошибаюсь, вы и сейчас на ней? Простите меня, что спрашиваю вас о таких пустяках.

— Дайте вспомнить… я езжу на многих. Да, мне кажется, что именно на этой я была в тот день. Да, да, совершенно правильно. Я вспоминаю, как она предала меня.

— Предала вас? Каким образом?

— Она сделала это дважды. В первый раз, когда приближался ваш отряд. Во, второй раз, когда индейцы — боже мой, не индейцы, как потом мне сказали! — подкрадывались через заросли.

— Но чем же она вас предала?

— Она заржала. Хорошо тренированная лошадь никогда этого не сделает. Ну, ничего. Как только вернусь на Рио-Гранде, я ее там брошу. Пусть возвращается на пастбище.

— Что вы, сеньорита! Может быть, мне не следовало бы вам этого говорить, только, по-моему, это очень несправедливо.

— Что несправедливо?

— Из-за пустяка отказаться от такого прекрасного коня. Я бы дал многое, чтобы обладать им.

— Вы шутите, кабальеро! Он ничего особенного собой не представляет. Может быть, только немного красивее и быстрее заурядной лошади. У моего отца пять тысяч подобных ему, и многие из них красивее и, без сомнения, быстрее его. Он, правда, вынослив и хорош для больших переездов, поэтому я и еду на нем сейчас. Я на пути в Рио-Гранде. Если бы не это, с удовольствием отдала бы его вам или любому, кто проявил бы такое же горячее желание владеть моим конем.