Можете представить мое удивление, когда я увидел человека, с которым мы незадолго перед этим расстались с чувством раздражения!

Когда я говорю о раздражении, я не говорю о себе — это касается только его. Я не знал, в каком он был состоянии теперь. Может быть, он потребует от меня удовлетворения, подозревая, что я опозорил его сестру? Не буду скрывать перед судом, что эта мысль мелькнула у меня в голове, когда я увидел Генри.

Не чувствуя себя виновным, я не стал укрываться. Правда, мы встречались тайком с его сестрой, но в этом виновны другие, а не я и не она. Я любил ее всем сердцем, самой чистой и нежной любовью. Это же чувство горит во мне и сейчас…

Луиза Пойндекстер, хотя и сидит за приспущенными занавесками кареты, слышит каждое слово обвиняемого. На ее бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это был не румянец стыда — ее лицо загорелось ликующей радостью.

Последние слова обвиняемого, наполнившие радостью сердце Луизы Пойндекстер, на других произвели совершенно обратное впечатление.

Снова ропот в толпе. Снова шумят сообщники Кольхауна. Снова майор бросает многозначительный взгляд своему отряду. Судья авторитетным голосом заявляет:

— Спокойствие!

Волнение подавлено. Обвиняемый снова получил возможность говорить.

Он продолжает свой рассказ:

— Узнав Генри Пойндекстера, я выехал из чащи и остановил свою лошадь. Было достаточно светло, и он сразу узнал меня. Он дружески протянул мне руку и с первых же слов попросил у меня прощения за свою несдержанность. Нужно ли говорить, что я горячо пожал эту руку, руку обаятельного юноши…

Господа присяжные! Я не стану отнимать у вас время пересказом разговора, который произошел между нами, — он не имеет никакого отношения к этому судебному разбирательству.

Итак, после того как произошло примирение, мы проехали некоторое расстояние рядом, а потом остановились под деревом. Тут мы обменялись сигарами и выкурили их. И чтобы закрепить наши дружественные отношения, мы обменялись своими шляпами и плащами. С этим обычаем я познакомился у команчей. Я отдал Генри Пойндекстеру свое мексиканское сомбреро и полосатое серапэ работы индейцев навахо, взамен взял его плащ и шляпу.

После этого мы расстались — он уехал, а я остался. Я не могу хорошенько дать себе отчет, почему я остался на этом месте, а не продолжал свой путь на Аламо. Мне захотелось переночевать тут же, под деревом, где произошло примирение.

Я сошел с лошади, привязал ее, сам же завернулся в плащ и, не снимая шляпы, улегся на траве.

Через минуту я заснул. Это со мной редко случается. Могу приписать это только чувству приятного успокоения после всех пережитых волнений.

Мой сон длился недолго. Не прошло и нескольких минут, как меня разбудил резкий звук, как мне показалось — выстрела.

Моя лошадь насторожила уши и захрапела. Я вскочил на ноги и стал прислушиваться. Больше ничего не произошло, ничего не долетело до нашего слуха. Мустанг успокоился, и я решил, что мы оба ошиблись. Я подумал, что лошадь почуяла близость бродившего по лесу зверя и, быть может, мы слыхали не выстрел, а лишь звук хрустнувшей под ногами ветки.

Я снова улегся на траву и снова заснул. На этот раз проспал до самого утра и проснулся лишь от холодной сырости, пронизавшей меня до костей.

Оставаться дольше под деревом было уже неприятно. Я стал собираться в путь. Однако выстрел все еще звучал у меня в ушах — мне казалось, что он донесся с той стороны, куда поехал Генри Пойндекстер. Мной овладело беспокойное чувство, и я не мог преодолев в себе желание пойти в том направлении и выяснить, в чем дело.

Идти пришлось недолго. Небесные силы! Что я увидел… Я увидел…

— Всадник без головы! — крикнул кто-то из толпы, и все оборачиваются назад.

— Всадник без головы! — эхом отвечают пятьдесят голосов.

— Вон он едет. Туда! Туда!

— Нет, он едет сюда! Смотрите! Он скачет прямо к форту!

Действительно, всадник без головы скакал в том направлении. Но вдруг он останавливается посреди прерии, напротив толпы, собравшейся вокруг дерева.

Лошади, по-видимому, не понравилась картина, которую она увидела. Она громко захрапела, а затем еще громче заржала; вот уже она мчится обратно в прерию.

Напряженный интерес, вызванный показаниями обвиняемого, сразу упал.

Большинство бросились к лошадям. Даже присяжные не составили исключения, и по крайней мере шестеро из двенадцати присоединились к погоне за таинственным всадником.

Погоня направляется через прерию, к лесным зарослям, расположенным на расстоянии десяти миль.

Однако ряды всадников по пути постепенно редеют. Их лошади не выдерживают длительной и неистовой скачки.

Немногие приближаются к лесу. И только двое въезжают в заросли на более или менее близком расстоянии от бешено мчащегося впереди всадника без головы.

Всадник на сером мустанге всех ближе к нему. В азарте погони он не щадит своего быстроногого коня — немилосердно гонит его хлыстом, шпорами, понуканиями.

Следом за ним, но все же на довольно большом расстоянии позади скачет высокий человек в поярковой шляпе; он верхом на старой кляче.

Непонятным кажется, как подобная лошадь может развивать такую большую скорость; ни хлыстом, ни шпорами, ни понуканием не гонит ее седок. Он прибегает к более жестокому способу: время от времени он вонзает ей в круп около самого спинного хребта лезвие своего острого ножа.

Два всадника во главе погони — это Кассий Кольхаун и Зеб Стумп.

Впереди по густым зарослям леса мчатся три всадника.

— Будь она проклята, несчастная тварь! — восклицает Кольхаун с жестом отчаяния. — Опять уйдет от меня! Если бы, кроме меня, никого тут не было! Но на этот раз я не один. Этот старый чорт лезет туда же. Я видел его, когда въезжал в чащу. Нас отделяет не больше трехсот ярдов. Клянусь богом, сейчас можно убрать его с дороги!

При этих словах капитан натягивает поводья и делает полуоборот, внимательно оглядываясь на тропу, по которой он только что проехал. Одновременно Кольхаун хватается за ружье. Но он еще колеблется.

— Нет, так не годится, — бормочет он. — Слишком много народу следует за мной, и немало из них умеет разбираться в следах. Они наверняка найдут труп, да и выстрел услышат. Нет, нет! Так нельзя.

Еще некоторое время капитан остается на месте и прислушивается.

«Да, он, повидимому, приближается. Чертовски не повезло, что старый дурень ввязался в это дело. Если я буду медлить, старый хрыч догонит меня, и тогда все будет потеряно. Чорт побери, этого нельзя допустить!»

Снова пришпорив своего мустанга, Кольхаун бросается вперед по извилистой тропе в зарослях.

Через несколько секунд он снова останавливается с довольным, но несколько удивленным видом.

Всадник без головы совсем недалеко.

Голова лошади спокойно опущена; повидимому, животное пощипывает стручки акации.

Кольхаун быстро поднимает ружье, но сейчас же его опускает. Лошадь, в которую он было прицелился, уже больше не стоит спокойно и не щиплет акации; ее голова уже наполовину в кустах.

Кольхаун видит, что поводья запутались в ветках и лошадь пытается освободиться.

«Наконец-то поймана! Слава богу, слава богу!»

Кольхаун бросается вперед, с трудом сдерживая восклицание радости. Через секунду он уже около всадника без головы — момент, которого он так долго и тщетно добивался!

Кольхаун хватает лошадь под уздцы. На этот раз она в плену и через секунду крепко привязана.

Восклицание радости невольно вырывается у победителя. Оглянувшись вокруг и прислушавшись с секунду, Кольхаун приступает к делу.