Еще до опубликования романа ближайший соратник С. М. Кирова, активный участник гражданской войны и большой знаток ее истории П. И. Чагин, прочитавший рукопись, дал самую высокую оценку этому произведению, говоря, что через призму восприятий основных его персонажей — офицера Алексея Ивлева и молодой революционерки Глафиры Первоцвет — «видится читателям вся панорама гражданской войны — одновременно, синхронно в двух враждующих лагерях. Читаешь о происходящем и как будто смотришь в стереоскоп — видишь не плоскостное, а рельефное изображение. И самое главное — всем ясна авторская позиция, постоянно видно отношение автора и к событиям, и к героям, и к их поступкам. Автор художественными средствами показывает превосходство и торжество революционного над контрреволюционным».

Оригинальность и своеобразие романа «Закат в крови» обусловлены не только профессиональными достоинствами Георгия Степанова как художника. Автор отлично знает, о чем пишет. Он черпает множество впечатлений из закромов своей памяти. Ведь он еще юношей оказался в самой гуще событий, потрясших Россию. К его услугам и огромная мемуарная литература, богатые документы, кропотливо, можно сказать, подвижнически изученные писателем, да и сами еще живые участники гражданской войны, с которыми Степанову довелось неоднократно встречаться и беседовать. Читая роман, непрестанно ощущаешь эту первооснову, которая и придает повествованию драгоценную достоверность.

Пожалуй, можно сказать, что Алексей Ивлев последовательней и логичнее развенчивает вожаков белого движения, нежели Вадим Рощин в «Хождении по мукам» Алексея Толстого, так как до конца несет на себе крест первопоходника. Его жизненный путь ничем не облегчен, от начала и до конца глубоко драматичен, порою трагичен.

В те дни офицеров бывшей царской армии белогвардейцы называли «продавцами шпаг», вероотступниками, если они переходили на сторону красных. Ивлев не был «продавцом шпаги». Он остался в Екатеринодаре, покидаемом последними силами белых, потому что к нему пришла Глаша на два дня раньше, чем Екатеринодар был сдан героическим всадникам в шлемах с красными пятиконечными звездами, и поверил, что по-прежнему любим Глашей не только как кубанский Левитан, но и как человек. Остался, чтобы отдать не шпагу, а свой талант новой России.

Сложен и тернист был его путь к прозрению. Но такая судьба типична для многих тысяч русских интеллигентов периода гражданской войны, и особенно она трагична для тех, кто покинул Родину.

Георгий Степанов — человек большой творческой энергии — сумел создать великолепную трилогию о гражданской войне, художественное произведение глубоко исторического характера.

Прочные творческие связи с выдающимися писателями современности, беспредельная преданность отечественной классике, заинтересованность в судьбах нашей Родины на ее исторически важных поворотных пунктах, самоотверженный труд, несгибаемая стойкость в служении истине позволили Степанову вырасти в крупнейшего писателя страны.

Г. Чучмай,

кандидат исторических наук

Часть первая

ЛЕДЯНОЙ ПОХОД

Поручик Ивлев стоял на часах у главного входа гостиницы «Европейской».

Низкое декабрьское солнце, по-южному яркое, но негреющее, то и дело заслонялось быстро бегущими, пухло-белыми облаками, и тогда золотые кресты большого кафедрального собора тускнели, а Новочеркасск с его широкими улицами, мощенными булыжником, с утра почти безлюдными, становился совсем сумеречным.

Приближался восемнадцатый год, не суля ничего отрадного. И может быть, оттого в быстром беге по-зимнему холодных облаков Ивлеву, охранявшему вход в штаб Добровольческой армии, чудилось что-то недоброе и он ощущал неприятный озноб.

Он приехал в Новочеркасск вслед за генералами Деникиным, Романовским, Лукомским, Эльснером, Эрдели и Корниловым, бежавшими из Быхова, где они сидели под арестом в здании гимназии. Приехал совсем недавно, семнадцатого ноября.

Все они пробирались на Дон, выдавая себя кто за рядовых солдат-дезертиров, покидающих фронт, кто за прапорщиков или, как Корнилов, — за крестьянина-беженца из Румынии с паспортом на имя Лариона Иванова.

А генерал Алексеев — бывший начальник штаба Ставки верховного главнокомандующего — находился здесь уже со второго ноября. И атаман войска Донского генерал Каледин вместе с ним радушно встречал и принимал у себя в атаманском дворце бывших быховских узников, явившихся в Новочеркасск, чтобы возглавить Добровольческую армию. Именно отсюда, с Дона, Алексеев кинул клич всему русскому офицерству: «Объединяйтесь во имя спасения родного Отечества!» — и поручик Ивлев одним из первых отозвался на него.

Сын талантливого архитектора, живописец, окончивший перед войной четырнадцатого года Академию художеств в Петербурге, он, как и большинство русских интеллигентов, восторженно встретил февральскую революцию и свержение самодержавия. К большевикам же относился иначе. Шла война с Германией, и после Брусиловского прорыва на Южном фронте миф о несокрушимости немцев был развеян. Казалось, еще одно напряжение — и кайзеровская Германия будет поставлена на колени. Керенский, Станкевич, Савинков и другие крупные политические деятели вместе со многими комиссарами Временного правительства непрерывно разъезжали по фронтам, настойчиво призывая солдатские массы во имя «революции и свободы» довести войну до победного конца. А солдаты митинговали, отказывались идти в наступление, требовали немедленного «замирения с немцем», то там, то здесь устраивали «позорное братание» с бошами.

Когда же произошел в Петрограде Октябрьский переворот, солдаты начали стихийно покидать позиции, срывать с офицеров погоны, тысячами дезертировать в тыл. Фронт развалился. Все пошло кувырком.

Видя в большевиках чуть ли не агентов германского генерального штаба, заинтересованных в поражении России и уничтожении русского государства, и боясь, что немецкие войска, воспользовавшись катастрофическим развалом военной мощи некогда великой Российской империи, не замедлят захватить Украину, Белоруссию, Петроград, Москву, Ивлев бежал из Могилева на Дон. Он, как и многие другие русские офицеры, оглушенные колоссальными событиями и напуганные безудержным анархизмом, полагал, что патриотическое чувство обязывает его вступить в алексеевскую организацию, что только она спасет родное отечество.

В дороге, чтобы не сделаться жертвой буйствующих солдат, он вынужден был выдавать себя за матроса, матерщинить, ходить в потрепанной солдатской шинели с оторванным хлястиком.

Это были страшные дни в жизни Ивлева. На его глазах подвергались дикому разгрому попутные станции, растаскивались склады с военным имуществом и поезда, в городах — магазины и лавки. В полях полыхали помещичьи усадьбы. Почти на каждой станции и каждом полустанке над офицерами учинялись жестокие расправы. Стихия анархии захлестнула, казалось ему, всю страну, и у поручика в конце концов сложилось убеждение, что если сейчас же со всей решительностью не взяться за оружие, не встать на защиту правопорядка и остатков государственности, то никто уже не спасет Россию, все будет попрано и уничтожено.

Прошло более месяца со дня возникновения канцелярии Алексеева, но охотников воевать с большевиками было еще ничтожно мало. К тому же для создания новой сколько-нибудь серьезной армии требовались значительные средства, а их не удавалось получить ни из Петрограда, ни из Москвы, ни из Киева.

Два раза в сутки в Новочеркасск приходил со стороны Москвы пассажирский поезд, переполненный беженцами — помещиками средней полосы, столичными фабрикантами и заводчиками, но офицеров среди них почти не было.