— Неужели адмирал не мог высадить их из поездов? — возмутился Шатилов.

— Мог бы, но этого не позволяли начальники союзных миссий. В частности, французский генерал Жанэн, — ответил офицер. — Будучи старшим среди начальников миссии, он в первую голову ублажал чехов и всячески потворствовал их тунеядским наклонностям. Вообще все эти высокопоставленные начальники союзных миссий, прибывая в Сибирь «спасать бедную разоренную Россию», быстро настраивались на чешский лад. Все они завели себе собственные поезда, составленные из лучших классных вагонов, с кухнями, ванными, пианино, коврами, электричеством. Особенно роскошны были поезда Жанэна, английского генерала Нокса и чешского Павлу. Роскошь этих поездов была просто умопомрачительна, она была бы недопустима даже в их богатых странах. И там вряд ли ее разрешили бы. Все это, конечно, возмущало не только трудовое население Сибири, но и нас, русских офицеров, вынужденных отправляться на фронт на открытых платформах или на крестьянских телегах. Все это сыграло на руку большевикам.

Теперь и Врангель, и Шатилов, не перебивая, слушали рассказ офицера из Сибири, и тот, уже не стесняясь в выражениях, довольно красочно живописал всевозможные безобразия, учиняемые легионерами и офицерами чехословацкого корпуса. По его словам, весь корпус превратился в сброд отъявленных торгашей, охваченных вакханалией спекуляции, торговых сделок, пьянок, разврата, обжорства, безделья, бандитизма, грабежей.

— Недаром в Сибири всюду поется популярная частушка:

Офицер пропел последние слова частушки и добавил:

— На стенах и заборах мелом и углем сибиряки пишут: «Бей чехов! Спасай Россию!» А толпы чешских легионеров заполняют базары, главные улицы сибирских городов, перроны вокзалов. Ни у кого из них я не видел военной выправки. Разъевшись на сибирских хлебах, они отпустили волосы и со всклокоченными, непричесанными головами ходят вразвалку. И в то время, когда мы, русские офицеры, в старом, поношенном, даже латаном тряпье, они — в новеньких и щеголевато сшитых шинелях и мундирах из русского сукна, в шевровых сапогах и наших фуражках, но без погон и кокард. Вооружены они тоже нашими русскими винтовками, пулеметами, пушками. Лето и осень девятнадцатого года железнодорожная магистраль великого сибирского пути охранялась чехами. Охранную службу они взялись нести только потому, что им нужно отправлять поезда с накраденным добром во Владивосток и Харбин. Однако, как только они стали нести караульную службу, на дороге усилилась порча путей и мостов. У населения Сибири удвоилась ненависть к дармоедам. Значительная часть легионеров больна секретными болезнями и беспощадно заражает наших женщин и девушек.

Рассказ сибирского офицера явно удручал Врангеля и Шатилова.

— Черт знает что! — наконец не выдержал Врангель. — Мы не хозяева положения в своей стране! А вот большевики держат свои интернациональные подразделения, в частности дивизии латышских стрелков, в образцовом порядке. И главное, в боевом отношении они не хуже русских красноармейских частей.

— У меня составилось такое впечатление, — подхватил Шатилов, — что союзники совсем не стремились к укреплению России. Они желали продолжения русской анархии и энергично поддерживали процесс разграбления России.

— И раздробления ее, — добавил Врангель. — Да это и сам Ллойд Джордж совсем недавно на одном из заседаний палаты общин подтвердил, обмолвившись фразой, ставшей теперь крылатой в Англии: «Сильная Россия для Великобритании не подходит». Поэтому англичане всячески содействовали отделению Прибалтийских республик от России, французы — Польши, и те же англичане все сделали, чтобы меньшевистское правительство Грузии было независимо от вооруженных сил Юга России.

— А на Севере, — еще добавил Шатилов, — англичанам была выгодна деятельность правительства Чайковского, которое преследовало не общегосударственные цели, а узко партийные.

— Позвольте, ваше превосходительство, спросить, — обратился Ивлев к Врангелю, — для чего же они все-таки помогали нам вооружением?

— В наших белых армиях они видели щит, удерживающий русский большевизм от распространения на Индию, Персию, Афганистан, Венгрию, Германию. К тому же им хорошо известно, что гражданская война не укрепляет, а обессиливает внутреннюю экономику страны, увеличивает разруху… Я не досказал о весьма своеобразной помощи англичан на Севере, — напомнил Врангель. — Они отправили в Архангельск офицеров-специалистов, которые только по званию числились офицерами, а на самом деле были представителями промышленных фирм и знатоками разных отраслей торговли и экономики. С помощью этих «офицеров» они вывозили из Архангельска запасы пеньки, смолы, строевого леса, даже успели вывезти весь знаменитый холмогорский скот. И Чайковский, который запродал массивы лесных богатств Севера, получил от англичан на свое имя в швейцарские банки несколько тысяч фунтов стерлингов…

— А сейчас, когда мы всего больше нуждаемся в материальной и моральной помощи, Ллойд Джордж во всеуслышание объявил, что большевиков не одолеть путем войны, — вспомнил Шатилов и добавил: — Это же нож в спину. И обо всем этом мы можем говорить лишь в узком кругу и только полушепотом: стоило тому же генералу Краснову возмутиться против кабальных требований Эрлиша — и его лишили атаманского пернача и предложили удалиться за пределы Юга России. Все его заслуги по созданию Донской армии преданы забвению…

— Адмирал Колчак, — снова заговорил сибирский офицер, — приехав на фронт, к нам в дивизию, посмотрел на солдат и офицеров и сказал: «Вы подумайте, как войска одеты! Вернее, как они раздеты, эти герои. И никакого ропота. В шестом корпусе мне был выставлен караул босиком, без сапог».

Краснела сквозь обледенелые ветви ясеня вечерняя заря. Махорочный дым сизым войлоком заполнял небольшую шахтерскую хату. На столе кипел большой медный самовар, окрашенный алыми отблесками холодной зари. Стоя у стола, Глаша разливала по кружкам кипяток.

Со двора вошел высокий, подтянутый, строгий Чумаков и, отдирая от седеющих усов ледяные сосульки, попросил кружку чая.

— А у меня заяц, — сказала Глаша и торжественно показала на зверька, лежавшего на единственной в хате деревянной кровати, покрытой серым одеялом в заплатах. — Вишь, как замерз, бедненький.

— Заяц? — удивился Чумаков, принимая из рук Глаши жестяную кружку с кипятком. — Откуда он взялся?

— А сегодня утром, когда наступали на этот поселок, он, глупенький, тоже наступал, и курсанты поймали его…

К зайцу подошел армянин Ашот Балаян и потянулся рукой к длинным стоячим ушам.

— Ай, да не трогайте вы его! — сказала Глаша.

— Зарэзать и зажарэть! — предложил Ашот. — Очень кароше жаркое бывает. А она его в постэль. Пфа!

— Пожалуйста, пожалуйста, — обиделась Глаша, — это мой заяц, а не ваш.

— Твой-мой, все равно жарэть надо, — решил Ашот, — шкура на шубу тэбе. И тогда мерзнуть в степи не будэшь.

— Очень нужно. Я к холоду привыкла, — отпарировала Глаша. — Слава аллаху, прошлую зиму Астраханские степи прошла.

— И ничего, кроме ревматизма, не получила, — добродушно съязвил Миша Славин.

— У всякого порядочного комиссара должен быть ревматизм, — живо отозвалась Глаша.

— Ох-хо-хо! — притворно жалобно застонал курсант-артиллерист, лежавший в темном углу на полу. — Хотя бы до утра здесь остаться… Ветрище на ночь разыгрывается черт-те какой!

— Не хочу до утра, — запротестовала Глаша. — Хочу к своим на батарею. Артиллеристы из-за обоза сегодня остались без обеда.

— А зайца рэзать не хочэт, — снова напомнил Ашот.

Заря вечерняя угасла. В хате стало темно. Глаша начала различать красневшую решетку самовара. От сильных порывов восточного ветра крыша гудела и хата вздрагивала. В протяжных завываниях порою чудился дальний колокольный набат.