— Выходь из броневика!
— Ладно! — Рубин выпрыгнул из машины и прямо пошел к казаку, продолжавшему целиться в него. — Мы по поручению Кубано-Черноморского ревкома должны переговорить с народом.
— А на який ляд в броневиках? Спужать надумали? — крикливо спрашивал бородач. — Так у нас на то есть фронтовики, которы зараз сничтожат ваши железни утюги на колесах…
— Мы оставим машины здесь, в поле, — сказала Глаша, — и пешком пойдем к вам в хутор. Проводите туда!
— Ну, колы так, — недоверчиво косясь на Рубина, смягчился казак, — то я об цем доложу нашим.
— А может, разом проведешь? — спросил Рубин.
— Ни-ни, це нипочем не можно. — Бородач отрицательно замотал головой.
— А хвалился, будто фронтовики мастера уничтожать броневики, — решил поддеть самолюбие стража Рубин.
— Я не отказываюсь от своих слов, — вспыхнул казак.
— Тогда садись в броневик и поехали с нами в хутор.
— Ни, вы меня не обдурите! Я человек стреляный.
— Мы не собираемся никого одурачивать, — сказал Рубин.
Пока шел разговор, из придорожного рва поднялось еще несколько казаков, и один из них, бравый статный парень с шашкой и кинжалом, спросил:
— О чем торгуетесь?
Рубин начал было объяснять, но долговязый казак с берданкой за плечом сказал:
— В хутор приказано не пускать никаких комиссаров, вот и весь сказ.
— Ладно, — решил Рубин, — мы будем стоять здесь, а вы зовите старшин. Мы с ними поговорим.
— У нас нет старшин. Мы — народ. И сами себе старшины, — объявил бородатый казак.
— Маловероятно, чтобы у вас не было старших, — не поверил Рубин. — Но если это, допустим, так, то давайте говорить.
— Не об чем нам балакать с вами, — заявил казак с берданкой. — Наш отдел буде жить отдельно от вас. Вы тильки не замайте нас, а мы не будьмо вас!
— Такое положение долго не может существовать, — заметила Глаша.
— Да, — живо подтвердил Рубин. — А почему бы нам не выяснить, на кого именно и за что обиделись станичники? Неужели не знаете, что худой мир краше доброй драки?
— Вы байками не забивайте головы, — потребовал казак с берданкой.
— Ревком послал нас выслушать вас, про ваши болячки, а не стрелять в вас, — сказала Глаша. — Мы примем самые решительные меры против тех представителей местной власти, которые незаконно поступали или ущемляли права станичников. Если это было так. Говорите нам все прямо.
— Да, да, — подхватил Рубин, — мы уполномочены выяснить сейчас все…
Ясный солнечный день блистал яркой синевой безоблачного неба. Хуторские дворы белели садами цветущих вишен и яблонь. Ширь просторных полей густо зеленела травами и озимыми хлебами. Был один из прекраснейших майских дней, какие нередко случаются на Кубани. Но в этот час, кроме Глаши, кажется, никто не замечал ни цветущих хуторских садов, ни синевы ясного небосвода, ни мягкой зелени полей.
Броневики, грозно остановившиеся неподалеку от хутора Романовского, встревожили восставших, и казаки целыми ватагами потянулись но выгону. Вооруженные винтовками, охотничьими берданками и ружьями, ручными пулеметами и гранатами, шашками, кинжалами, даже пиками, одни ложились в наспех вырытые окопы, другие скакали верхом. Но, так как броневики не стреляли, а красноармейцы махали белыми платками, вскоре многие казаки подошли ближе.
В их коричневых от загара и обветренных лицах Глаша не видела ничего злобного, но в голосах слышалась крайняя возбужденность:
— Ишь, закрылись каратели в броню!
— Ции машины дюже схожи с черепахами…
Когда Рубин залез на башню броневика, один рябоватый казак тотчас же заметил:
— А комиссар ебрей-то!
— Послухаем, шо вин хоче казаты!
— Товарищи казаки! — начал Рубин. — Зачем собрались лагерем и вооружились? Почему думаете, что Советская власть хочет вам зла? Разве не видите: у нас броневики с пулеметами, но мы не открываем огня, мы намерены с вами мирно договориться обо всем.
— Мы тож против кровопролития! — крикнул какой-то белобородый старик. — Мы ж не пишлы за кадетом Корниловым, ни за войсковым атаманом Филимоновым!
— Чем вы недовольны, станичники?
Резкий голос с запинкой выкрикнул:
— Никитенко и Голубь дюже забижают! Шо ни день, то нова контрибуция.
— Мы требуем порядка и шоб не было карателей! — добавил казак в высокой коричневой папахе.
— Порядка требуйте от местного Совета, — сказал Рубин.
— Для Никитенко и Голубя Совет ничого не означав.
— Для них закон не писан!
— Говорите не все разом!..
Но казаки продолжали кричать хором:
— Мы не против Советской власти!
— Мы встали защищать порядок!
— Казаки привыкли к порядку!
— Голубь творит бесчинства!
— Какие же именно бесчинства? — старался перекричать казаков Рубин.
— Его кобели насилуют наших жинок и дочек!
— Рабочих лошадей отбирают…
— Его опричники хватают и расстреливают ни за што самых почетных стариков…
К Глаше протиснулся молодой худощавый казак с лиловыми рубцами на бледном лице:
— Може, ответите, за шо Голубь и Никитенко держут цилый мисяц в кавказской тигулевке мого батьку?
— А может, он того заслуживает? — заметил Рубин.
Сразу же несколько голосов запротестовало:
— Никитенко безвинных судит и ставит к стенке.
— Нет от его опричнины жизни…
— В отряд Голубя собрались отпетые бандюги, бывшие конокрады, ворюги…
— Они сказнили десятки казаков.
— Кого же именно? — спрашивал Рубин и обернулся к Глаше: — Я вас попрошу записать фамилии расстрелянных!
И как только Глаша взялась за карандаш, со всех сторон начали выкрикивать:
— Запиши Петренко Ивана Харитоновича…
— Мого брата Ефима Горобченко…
— И мого — Петра Грищенко…
— Крамаренко… Крамаренко…
— Ты, товарищ коммунистка, — кричал прямо в ухо рябоватый казак, — запиши Куценко Василия Григорьевича! Царство ему небесное! Его тильки вчора прикончили на станции Кавказской. Это мой тесть!
— Трофима Кондратенко!..
Глаша быстро записывала.
— А кто из женщин пострадал? — поинтересовался Рубин.
— Кто ж вам це скаже при всем народе! — проговорил казак в черной рубахе, подпоясанной кавказским поясом с набором.
— Срамить своих жинок не захоче! — подтвердили другие.
— Казаки собрались с оружием, шоб не допустить рушить наши казачьи семьи и звычаи.
Вдруг среди папах и картузов замелькали белоснежные косынки и цветные полушалки. Узнав, о чем гуторят казаки с комиссарами, женщины все враз закричали. А передние, сбивая с голов косынки и платки, разъярясь, кидались к Рубину.
— Из-за безбожников и грабителей Голубовских не удержать во дворах ни курки, ни гуски. Они так и шастают, так и шныряют по клуням и курятникам. И ще охальничают и девок портют…
— Доброму хозяину нема миста в станице.
— Каждого в трибунал тянут.
— Никитенко лишает жизни мужей и батькив.
Прижатый к броневику, Рубин тщетно пытался успокоить казачек:
— Неужели не можете тише? Не все разом!..
Грудастая, пышнотелая казачка кричала в самое лицо комиссара:
— Где мой супруг? Где сничтожил его Никитенко? За что?!
Шофер, могучий, крутолобый парень, видя, что Рубину несдобровать, завел мотор.
— Расступись, а то раздавлю. Дай развернуться!
Двое матросов из команды броневика на ходу втащили Рубина внутрь машины и выставили наружу штыки.
— Мы отзовем Никитенко и Голубя в Екатеринодар! — кричал Рубин. — Чрезвычайный штаб обороны призовет их к порядку.
Давая проход автомобилю, казаки что-то еще кричали, грозно размахивали шашками и ружьями.
— Де-ла! — сокрушенно вздыхал Рубин, усевшись рядом с Глашей. — Если немедля не убрать Голубя и Никитенко, казаки не сложат оружия.
Глаша молчала: все виденное и слышанное окончательно утвердило в мысли, что коммунистам на Кубани предстоит проделать гигантскую работу по ликвидации огромного числа узурпаторов, подобных Золотареву, которые озлобляют население, позорят советские органы; нужно арестовывать и расстреливать их без пощады.
