— Твой Жор знает, где конь, если хочешь, можешь поехать верхом.

— Спасибо. — Накрываю корзинку с пустой посудой салфеткой и вручаю Октавиану. — Действительно спасибо.

— Не задерживайся, пожалуйста.

Кивнув, выхожу из кухни, снова прокручивая в мыслях разговор. На вырвавшееся обвинение Октавиан ответил совершенно спокойно, но почему-то мне кажется, что это его задело. Или я просто приписываю ему обычные человеческие чувства?

Не знаю. Теперь я совсем ничего не понимаю! Всё как-то слишком резко изменилось.

Опять деревня ведьм встречает меня непривычной тишиной. Останавливаю белого коня перед своим покосившимся домиком. Жив ещё, значит, Эльза и Мира нашли способ его подпитывать.

Жор, явно переусердствовавший с сыром, вчерашним караваем хлеба и двумя плошками джема, грузно сваливается с конского крупа на дорожку.

— Ой, — он усаживается и потирает набитое пузцо. — А мне уже нравится жить у светлого властелина, сытно так.

Из-за моей покосившейся избушки выскакивает ласка. Метнувшись стремительной тенью, валит его на землю и, уцепившись за ухо, безжалостно дерёт.

— Злюка, хватит! — соскочив с седла, отдёргиваю её за хвост и прижимаю пузатого Жора к себе. — Он просто пошутил. Что, шутить у нас теперь нельзя?

Злюка грозно фырчит, стегает хвостом из стороны в сторону. Презрительно глянув на меня, уносится к домику Миры и исчезает в стене.

— Злая она, злая, — ноет Жор, поглаживая растрёпанное ухо.

— А ты думай, что говоришь. И где…

Но хоть и сержусь на него, а прижимаю к себе и поглаживаю. Жор раздувает шерсть, бормочет что-то невнятное.

Но он прав: так вкусно, как в доме Октавиана, мы никогда не питались.

Мира распахивает дверь и, теряя на ходу пуховый платок, подбегает ко мне, притиснув Жора, обнимает крепко-крепко:

— Ты в порядке…

— Да, — хотя это не совсем правда: во мне словно что-то разбилось, хрустит теперь черепками, колет, пускает кровь.

Я усаживаю потрёпанного Жора к ногам.

— Столько дней ни слуху, ни духу, — а глаза у Миры красноватые, влажные от слёз. — Уж думали, уморил тебя властелин.

— Как на убой откармливал, — натянуто улыбаюсь я. — Он… понимающий.

Замерев, Мира вглядывается в моё лицо, поправляет растрепавшиеся от скачки верхом пряди. Косится на белого коня, уже опустившего морду к траве на обочине нашей хилой, как иссыхающий ручей, дороги. Ведьминская деревня умирает, и к нам чужие не заходят — некому тщательно вытоптать этот путь.

— Где Эльза? — Я тоже поправляю волосы Миры — жёсткие, с сединой. — Где все?

— Эльза заказ получила вытравить гниль с ржаных полей. Саира с её помощницами кого-то врачуют, Верна с Арной болеют опять, из домов не выходят.

На дом старых ведьм я не оглядываюсь, но вспоминаю то, что они говорили об Октавиане… так трудно совместить образ безжалостного запредельно жестокого завоевателя с тем мужчиной, что заботился обо мне эти дни.

— Мира, — сжимаю её руку, — скажи, пожалуйста, правду. Без эмоций, без застарелых обид, без… Просто честно: светлые властелины действительно были так жестоки, как вы рассказывали?

— Марьяша, — вздыхает Мира и, прикрыв полные слёз глаза, опять крепко меня обнимает. Я жду, что она скажет «Да» или «Всё было ещё хуже, чем мы говорили», может, посочувствует моей связи с Октавианом. А она вздыхает: — Просто забудь всё, что слышала от нас. Это прошлое. Далёкое. Старше тебя. А ты живёшь сейчас. И для светлого Агерума властелины всегда будут героями. Ты имеешь полное право считать так же.

От неожиданности не знаю, что сказать. Вглядываюсь в её тронутое морщинами лицо, пытаюсь поймать взгляд…

— Иногда, Марьяна, нужно уметь перешагивать через прошлое. — Мира подхватывает меня под руку и, так и не взглянув в лицо, тянет в сторону своего домика. — Как оно там, в светлой башне? Узнала о властелинах что-нибудь? Как они здесь появились, почему такие… традиции какие у них приняты? Остальных ты уже видела? Общалась с ними? Семь остальных властелинов на нашего похожи или нет?

И меня почти потрясает мысль, что за всё это время я не узнала ничего нового, не поинтересовалась жизнью Октавиана, им самим — ничем. Щёки прижигает хлынувшая к ним кровь, мне… стыдно.

В разговоре Мира больше не касается Октавиана: рассказывает, сколько болезней растений и скота они извели с Эльзой, о том, что Саира присмирела, теперь всегда им улыбается и интересуется моей жизнью.

Мира по привычке заикается посетовать на светлый налог, но умолкает и, едва коснувшись восьмигранника лицензии на лбу, переводит взгляд на окно. С печки недовольно посверкивает глазищами ласка Злюка. Жор впервые на моей памяти не пытается пошариться в запасах…

Тяжко. Словно одно моё желание спросить о прошлом, сомнение в ужасах завоевания перечеркнули все хорошие отношения прошлых лет.

Стоя в мэрии во время обряда я думала, что своими выходками доведу Октавиана до того, что он от меня откажется, а получается… неужели от меня откажутся мои ведьмы?

Протянув руки через стол, сжимаю тёплые мозолистые ладони Миры. Еле сдерживаю слёзы:

— Прости, что спросила об этом. Я не должна была сомневаться.

— Ты дитя нового времени, — поглаживая мои пальцы, Мира смотрит в окно. — Ты ко всему этому привыкла, не знаешь иного. И для тебя, наверное, лучше смириться. Мы же не сможем ничего изменить, не сможем вернуть прошлое, так зачем тосковать о том, чего не будет? А ты молодая, тебе ещё жить и жить, детей рожать.

Вздрагиваю. Слёзы заполняют глаза.

— Мира, не надо так, пожалуйста. Вы моя семья, вы меня воспитали. Я ведьма, и то, что светлый властелин мой муж, этого не отменяет, и меня не меняет…

Грустная улыбка трогает губы Миры. Злюка фыркает с печи:

— Как же не меняет, если ты уже сомневаешься в том, на чьей стороне правда, сомневаешься в нас, ищешь лазейки…

— Злюка, довольно! — с моложавой резкостью прерывает её Мира.

Ласка снова фыркает, а сидящий на скамейке Жор смело грозит ей кулачком.

— Продался за еду, — буркает Злюка и уходит подальше на печь, скрывается с глаз.

Сквозь стену влетает ворон. Приземлившись на край печи, вперивает в меня блестящий выпуклый глаз. И без слов понятно, что меня хотят видеть.

— Надо же, наши старушки расшевелились, — Мира поднимается с лавки.

— Не ты, — гаркает ворон.

Удивлённо приподняв брови, Мира садится обратно.

А мне становится совсем не по себе.

Прошлый разговор с Арной и Верной проносится в голове — то, что я из него запомнила. Вот уж у них точно не стоит спрашивать, так ли страшна была война со светлыми властелинами. И старейшие ведьмы оказались правы: круг всё показал, всё вытащил наружу, не пропустил недостойного.

Жор шлёпается на пол и встряхивает распушённой шкурой. Я неохотно направляюсь к двери. Ворон слетает мне на плечо, зацепляется колючими когтями. Склонив голову набок, разглядывает внимательно, аж мороз по коже.

— Удачи, Марьяна, — глухо желает вслед Мира.

— Спасибо…

На улице пасмурно. Зябко охватываю плечи, хотя прохладно не из-за погоды — почему-то кажется, что Арна и Верна станут расспрашивать о круге ведьм, а я не хочу это вспоминать.

Но вот и домик Верны.

Я вхожу в запах трав и отваров. Горят под потолком болотные огоньки. Печь потрескивает, в избушке слишком жарко, но обе ведьмы одеты тепло, сидят у печи, грея старые спины. Я смотрю на их острые колени, страшась заглянуть в лица с белыми клеймами на лбах и увидеть осуждение за то, что плохо выбрала мужчину, что не приходила к ним долгие пять дней.

Нахохленный Жор жмётся к моим ногам. Ворон так и сидит, сверкая чёрным глазом.

— Марьяна, — неожиданно мягко произносит Арна. — Очень жаль, что так получилось с Рейналом. Но не всё потеряно.

Зацепляюсь рукой за запястье, и пальцы натыкаются на белый брачный браслет.

— Круг отверг недостойного, — поддерживает Верна, её узловатые руки приходят в движение на тёмном подоле, скользят, выписывая круги. — Но ты молода и красива, ты ещё можешь встретить того, с кем духи свяжут твою судьбу.