— Прежде, чем наш мир стал таким, какой он сейчас, он несколько раз чуть не был уничтожен войнами. Учёные, наблюдая за развитием других цивилизаций, пришли к выводу, что подобные войны ждут всех, и не всегда заканчиваются выживанием разумных существ. Поэтому милосерднее брать миры под контроль и проводить их вперёд малыми жертвами. Это одна из основополагающих доктрин, мы не имеем права сомневаться в ней или оспаривать её. — Помедлив, Октавиан поднимается с целебного алтаря и, наклонившись ко мне, тихо добавляет: — Сомнения в этом наказуемы. И если кто-нибудь из проконсулов спросит тебя, что ты об этом думаешь, ты должна будешь сказать, что мы несём вам благо, помогаем и спасаем от самих себя.

Отступив, снова заглядываю в глаза Октавиана, пытаюсь отыскать в них проблески чувств, но безуспешно: тёмные зрачки, тонкие ободки голубых радужек, чёрный «белок» и застывшие черты лица надёжно скрывают его эмоции.

«Если нарушаешь правила — нужно уметь притворяться, — всплывает в памяти его чуть заплетающийся голос. — И чем больше нарушаешь их в своём разуме и сердце, тем непроницаемее должна быть оболочка, иначе сгоришь быстрее мотылька на огне костра».

— Запомнила? — спрашивает Октавиан.

Киваю.

— Тогда самое время подкрепиться, — он выставляет локоть, предлагая мне взяться за него. И я, словно зачарованная, берусь, обхватываю его руку, склоняю голову на плечо.

Завоевать нас, чтобы спасти от будущих войн? Даже если Октавиан и все светлые властелины верят в это, мне это кажется… безумием.

Оставлять Марьяну одну Октавиану не хочется, но он понимает, что от эффективности его управления зависит их безопасность, поэтому после завтрака в обед он отправляется в Окту дальше разбираться с нарушителями законов.

«Интересно, в других столицах тоже расслабились и есть те, кто идёт против закона и использует своё положение, или моя мягкость работает против меня? — размышляет Октавиан, просматривая дела, в последние месяцы проходившие через бывшего мэра и его отправившегося следом за ним на соляные рудники секретаря. — Эти проблемы — последствия моих ошибок или результат действия человеческой природы?»

Документы, даже те, нарушения по которым уже рассмотрены в суде, оформлены безупречно. «В них я ничего не найду», — Октавиан откладывает папку, которую только что изучал.

Ему не хочется прибегать к проверенному и хлопотному методу, но придётся…

«Или оставить всё как есть?» — эту попытку дать слабину Октавиан тут же отметает.

Он поднимается из подвала с документами на первый этаж, останавливается возле стола разом притихшего секретаря.

— Разошли объявления, что я принимаю жалобы на самоуправство служащих и любое нарушение закона. Пусть приходят или пишут письма. Единственное условие — подписываться своими именами. Сохранность тайны имени обещаю. И пусть во всех населённых пунктах выставят ящики для жалоб таким образом, чтобы люди могли подходить к ним незаметно.

— Будет исполнено, — кивает секретарь.

Тонкий призыв заклинания-связи подсказывает Октавиану, что о проблемах его провинции стало известно в соседних.

Октавиан поднимается на второй этаж и, едва войдя в свой кабинет, позволяет заклинанию распуститься перед ним лицом первого проконсула Агерума — Прайма.

— Ты отправил своего мэра и секретаря на соляные рудники.

— Они нарушили законы, — отзывается Октавиан. И прежде, чем Прайм успевает обвинить его в ненадлежащем исполнении обязанностей, произносит: — Проверь своих управляющих. Похоже, их природа не позволяет им безоговорочно принять благоденствие нашего правления, и они время от времени пытаются жить по-старому. Рекомендую всеобщую проверку.

— Как ты поймал их на нарушениях?

— По жалобе. — Октавиан практически не лжёт: всё началось с жалобы родителей Рейнала на Марьяну. — Далее провёл расследование, выявил нарушения, осудил. По поведению подсудимых у меня сложилось впечатление, что для них было важно просто воспользоваться властью. Это проявление их звериной натуры. Именно поэтому я рекомендую проверку служащих. В своей провинции уже начинаю.

Прайм неотрывно смотрит на него. В отличие от Марьяны, Октавиан улавливает в выражении его застывшего лица признаки реакции на свои слова. И он знает, что надавил на самый действенный рычаг — веру в то, что сама природа толкает пока несовершенных обитателей Агерума на преступления.

— Я начну проверку в первой провинции и посоветую остальным сделать то же самое.

Объявив о решении, Прайм обрывает заклинание связи, и его лицо истаивает.

Постояв немного, Октавиан облегчённо выдыхает: ему совсем не хочется, чтобы в его сложную супружескую жизнь лезли с проверкой, хотя и понимает, что рано или поздно проверка будет. Он просто надеется, что поздно, и к тому моменту Марьяна будет готова встретиться с холодной логикой Метрополии.

Дом мы перекрасили знатно. Обхожу пёстрые комнаты. Везде яркие открытые цвета: зелёный, алый, синий, жёлтый. Просто какое-то безумие. Но забавное, особенно там, где кто-то из нас пытался изобразить пейзажи.

Хорошо повеселились… Невольно улыбаюсь. Знать бы ещё, о чём говорили. Или лучше не помнить?

Размышляя об этом, выхожу на крыльцо.

От гробов осталась гора пепла и углей. Просто удивительно, что они сгорели почти без остатка.

Башня Октавиана больше не белая. Точнее, её белую поверхность неровной лентой опутывает нарисованная радуга. А нарисованные паучки с лягушками и мышами бегут вдоль неё. Похоже, это как-то связано со свадьбой, но как?..

Обхожу башню по кругу. Она ведь издалека видна, и все проезжающие по близлежащему тракту её наверняка разглядывают. Боюсь представить, какие слухи пойдут.

Смутная тревога охватывает меня при этой мысли, инстинктивное ощущение, что надо это скрыть. Но почему? Может, пробивается память о каких-то ночных разговорах? Или просто стыдно, что все могут оценить последствия гулянки?

Постояв немного в лучах припекающего солнышка, поднимаю руку с браслетом. Не помню точно, что нужно делать для изменения цвета, но… Кажется, надо захотеть и представить, а дальше магия сама сделает дело. Магия светлых требует большего вовлечения сознания, в отличие от тёмной, в которой, наоборот, нужна расслабленность, безмятежное следование образам и эмоциям.

Не сразу, но рисунки на поверхности башни поддаются моему влиянию, постепенно выцветают, бледнеют, сливаются с первоначальной белизной стен. Даже если Октавиану моё самоуправство опять придётся не по вкусу, мне кажется, так правильнее.

Есть у этого отбеливания и иная причина: яркие узоры на белом фоне словно кричали всем о моей связи с Октавианом, о слиянии наших жизней, а я не хочу напоминаний о том, чего нет — это как обман. И как обещание Октавиану, исполнить которое… не знаю, смогу ли.

В груди становится тесно и тяжело, глаза пощипывают слёзы. Я поворачиваюсь, собираясь выйти за стены и прогуляться среди деревьев. Жор и Бука, наблюдавшие за мной из кустов, дружно в эти кусты прячутся.

— Жор?

— Что-о? — жалобно отзывается он.

— Вы чего это прячетесь? — направляюсь к ним.

— На всякий случай, — Жор явно удалился метров так на пять.

Останавливаюсь. Пытаюсь вспомнить, что такого страшного мы творили с Октавианом ночью. Ну, гробы сожгли — да, некрасиво получилось. Покраска вроде дело уже привычное.

— Вы что, меня боитесь? — потираю виски, пытаясь вспомнить, чем могла их напугать. — Я что-то не то сделала?

— Всё хорошо! — совсем издалека отзывается Жор. — Ты только не сердись. У нас тут дела… свои, фамильярские, мы не будем тебя тревожить. Отдыхай… э… а мы тут сами как-нибудь э… разберёмся.

Похоже, мы вчера сильно буянили.

Вздохнув, направляюсь к стене вокруг башни. На ней виднеются рисованные следы животных, брызги, но в целом мы ограду вниманием обделили. Проём в ней открывается слишком быстро. Понурившись, выхожу на просеку, обдумывая странность этой торопливости, а снаружи поднимаю взгляд — и застываю…