Адриан сплюнул кровь и быстро сел в машину. Я не успела опомниться, как он уже уехал, ничего мне не сказав. Это был конец, которого я несмотря ни на что, жутко боялась.

Свет в ванной комнате до безумия раздражал глаза, от чего они выглядели красными и постоянно слезились. Я часто заморгал, пытаясь привести свое зрение в порядок. В висках пульсировала слабая боль, что постепенно начинала обретать силу.

Я смотрел на себя в зеркало и на миг уловил некоторые сходства с наркоманом, который находится на грани передозировки. Меня била мелкая дрожь, под глазами пролегли тени, а кожа приобрела болезненный бледный оттенок. Я не знал, что со мной происходит, никто не мог дать мне внятного ответа. Просто моё состояние неожиданным образом начало ухудшаться только и всего.

Дрожащими руками я вынул из пузырька несколько желтых пилюль и закинул их в рот. Отвратительная горечь лекарств, с которой я живу еще с самого детства, должна была меня оставить, как это случалось у людей с врожденной эпилепсией. Многие переставали пить таблетки, так как нужда в них попросту исчезала. Тогда почему со мной подобного не произошло? На мои вопросы доктора лишь разводят руками.

Я чувствовал изменения внутри себя, и они начинали вгонять в бешеную панику. В последнее время мне трудно контролировать собственные эмоции и действия. Я перестал принадлежать самому себе, и это заставляло ужаснуться. Впервые за всю свою жизнь я по-настоящему начал бояться эпилепсии. Вне всякого сомнения, причина моих изменений кроется именно в ней.

Еще несколько секунд стою перед зеркалом, вцепившись пальцами в края раковины. Боль медленно слабнет, а дрожь прекращается. Умываюсь холодной водой и ухожу в гостиную, где меня терпеливо ждет Сирена.

— С тобой всё нормально? — осторожно спрашивает она, заметив, в каком состоянии я нахожусь.

Опускаюсь в кресло и закрываю лицо руками. Нормально? Для меня подобное состояние уже давно стало недостижимой роскошью.

— Сама как думаешь? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Адриан, всё непременно обойдется. Тебе сейчас особенно вредно нервничать. Нужно постараться успокоиться.

— Успокоиться?! — резко взрываюсь я, что прежде мне не было свойственно. — И что должно меня успокоить? Мои таблетки практически перестали помогать. Мне скоро тридцать, а прогресса никакого. Я начал терять сознание во время припадков. Раньше такого не было, я находился при памяти. Черт подери, последний вообще тут же повторился, почти через минуту после первого. Меня даже вывернуло наизнанку. Как, мать твою, я должен себя вести в подобной ситуации?! Я на грани расставания с любимой девушкой! — встаю на ноги и принимаюсь ходить туда-сюда. — Ты ведь сама всё прекрасно видела и не раз уже спасла мне жизнь, — тяжело вздыхаю и останавливаюсь у окна. — Прости, — после длительной паузы, произношу я. — Мне трудно себя в последнее время сдерживать. Со мной что-то происходит и это пугает, — я опустил голову вниз.

Внезапно к горлу подкатил комок, а глаза наполнились влагой. Подобные скачки в поведение лишь разжигали внутри меня панику.

— Доктор ведь сказал, что разработает для тебя новую методику лечения, — тихо проговорила Сирена.

— Какой в этом толк? — раздраженно спрашиваю я. — Теперь я даже за руль сесть не имею права. Да я вообще ничего нормально делать не могу.

— Но нам удалось научиться купировать припадки, — Сирена была безнадежной оптимисткой.

— Зато они стали сильней, чем прежде. Сомнительное утешение, не находишь? Я и раньше мог это прекрасно делать, причем без посторонней помощи.

— Но раньше они были не такими серьезными. Нужно верить в лучшее, тем более, это не самая страшная болезнь, которая может быть.

— Прекрасные слова, очень ободряющие, — язвлю и возвращаюсь в кресло.

— Так все-таки, что у тебя случилось с лицом? — Сирена задала этот вопрос, как только пришла ко мне, но тогда я не ответил на него.

— Подрался, — прикасаюсь к лиловому синяку на скуле.

— Для тебя драка может стать смертельной. Любое повреждение головы может привести к припадку, — подруга стала совсем серьезной.

— Знаю, просто всё случилось спонтанно, — бормочу.

— Это из-за нее? — эту дамочку сложно провести.

— Да.

— И что ты решил делать дальше?

Я с Сиреной сблизился достаточно быстро. Но, несмотря на это, я сразу установил четкие границы, которые по умолчанию гласили, что между нами может быть лишь дружба. Сирена, на удивление, приняла данные правила. Признаться, временами мне казалось, что она помогает лишь потому, что испытывает ко мне определенные чувства. Но я видел в ней только подругу, а она, наверное, хотела обманываться, теша себя ложными надеждами.

Я рассказал, кому принадлежит моё сердце и это удивило Сирену, но почему-то не оттолкнуло. Ее поддержка давала мне сил, которых уже просто не осталось.

— Не знаю. Всё так запуталось, — хмурюсь. — Если бы ты только знала, как мне сложно смотреть ей в глаза. Она ждет от меня чего-то, а я… Не знаю. Пытаюсь ее как-то отдалить от себя, а она лишь еще сильней тянется ко мне. Я так больше не могу. Всякий раз, когда Мелинда спрашивает меня про эти приступы, я лгу ей. Даже страшно представить ее состояние, когда я скажу правду, — тяжело вздыхаю и пустым взглядом смотрю перед собой.

— Ты ведь понимаешь, что так не может длиться вечно?

— Понимаю.

— Тогда следует с этим что-то делать. Поверь мне, со стороны особенно сильно заметно, как ты страдаешь из-за этого. Думаешь, я не вижу твоего лица, когда она тебе звонит, а ты не поднимаешь трубку?

— Тебе следовало бы стать психологом.

— Не в психологии дело. Это ведь такие очевидные вещи, — Сирена жмет плечами.

— Знаю. Но… Я прекрасно понимаю, каков должен быть исход всей этой истории. Однажды, я уже пытался всё завершить. Меня хватило ровно на три с половиной месяца, — невесело улыбаюсь. — Ты даже представить себе не можешь, какой я слабак в душе.

— Глупости, — запротестовала Сирена.

— Любовь делает людей уязвимыми. А если ты протестуешь, то просто никогда не влюблялась по-настоящему.

— Тебя если послушать, то можно подумать, что в любви нет ничего хорошего.

— Отчасти. Зависимость человеком, страдания из-за него, вряд ли можно назвать положительными сторонами.

— И что же ты намерен делать?

— Отпустить ее, — тихо ответил я. — Сделать всё, чтобы мы вычеркнули друг друга из своих жизней.

— Адриан, это слишком жестоко. Не лучше всё нормально обсудить?

— Ты просто ее не знаешь. Мелинда не из тех, кто так просто отступится.

— У всех был этот юношеский максимализм.

— Я тоже думал, что всё дело именно в нем. Но оказывается, это называется «характером», причем очень сильным, — образ Мелинды тут же вспыхнул у меня перед глазами, от чего губ касается горькая улыбка. — Не могу поверить, что это случится снова.

— Может, тогда не стоит поступать именно таким образом?

— Знаешь, что убивает больных людей, помимо их болезни?

— Не знаю, — искренне ответила Сирена.

— Жалость и осознание своей никчемности. Я не хочу и никогда не хотел быть обузой, тем более для Мелинды. Но по собственной слабохарактерности я совершил огромную ошибку, вернувшись в ее жизнь. Нужно было держаться до последнего, а я сдался. Но хуже ведь, что из-за меня страдает Мелинда. Каждый раз я приношу ей только боль. Она принимает ее, прощает, и это просто невыносимо. Я не могу так, — я замолчал и попытался успокоиться.

Сирена подошла ко мне и села на подлокотник кресла.

— Ты жесток и несправедлив к себе. Нельзя всю жизнь убегать от чувств и внимания.

— Я не хочу видеть в ее глазах сострадание. Тебе не понять меня, — раздраженно проговорил я. — Как бы ты себя вела на моем месте? Ведь это верх эгоизма — использовать людей, чтобы заглушить собственный страх.

— Наверное, ты прав. Но будь осторожней. Подростки воспринимают реальность по-разному. Мелинда славная девчушка и не хочется, чтобы она загубила себя.