Приборчик сбоил. Или он нереально быстрый. Точка на радаре то уменьшалась, то вспыхивала ближе, а потом стала хаотично метаться из стороны в сторону, оставляя за собой размытый шлейф.

Никакого толку от такой разведки. Я решил отключаться и ловить Билли по старинке – ножками, суя дуло «ремингтона» в каждый закоулок.

Попробовал «отключить» радар и вернуться в обычный мир, где на периферии зрения светилась лампочка под потолком. Но что‑то держало. Мысленные лучи, чертившие линии по радарной сетке, не желали ни выключаться, ни уменьшать радиус, чтобы схлопнуться передо мной. А, наоборот, шли вдаль и рассеивались, затягивая меня за собой.

«Уууубеееей… тыы нууужеен дооомааа» – в голову будто комар залетел, – «Ты не дооолжеен сопрооотивляться…»

Виски прострелила ноющая боль, я выронил «ремингтон» и схватился за голову. Меня шатнуло, я налетел на стену и стек по ней на пол. Хотелось материться и рычать, но челюсти свело – я только и мог, что скрипеть зубами. Я сморщился, пытаясь изнутри и снаружи хоть как‑то выдавить из головы противный писк.

Зеленый радар перед взором пошел пятнами, а потом и вовсе разорвался на тысячи осколков, перестроился в какие‑то геометрические фигуры, похожие на те, что я видел у камаджоров. Рука с татуировкой загорелась огнем, будто меня хлестнули крапивой.

Еле поднялся, и не отрывая рук от головы, налетел на стену. Оттолкнулся от нее и как мячик в пинболе бросился на противоположную, а от нее к клеткам. Прошелся плечом по прутьям, но резкая боль хоть чуть‑чуть привела в чувство. Настолько, чтобы понять, что я не один уже не только в голове, но и в помещении.

Я покосился на полукровку, подкрадывающегося со стороны, откуда я пришел к камерам. Тощий силуэт Билли расплывался и подрагивал, накладываясь на зеленые блики, заслонявшие глаза. Но было видно, что он чем‑то замахивается.

Черное‑зеленое марево вспыхнуло, когда полукровка метнул в меня какой‑то предмет. Золотистым росчерком, как комета, мне в голову полетела помятая жестяная банка с консервами.

Зов тянул в какие‑то пропасти разума, татушка жгла шоковыми вспышками. И тело слушалось с задержкой, простейшая команда пригнуться и уйти в сторону, броситься за «ремингтоном» или выхватить «дедушкин кольт», сформировалась и дошла от мозга к телу только первой частью. Я пригнулся – банка пролетела над головой, чиркнув меня по шишке сбоку от темечка, набитой за годы детских падений и случайностей.

«Убееей…»

– Да, легко! Отвали только… – я перестал выдавливать зуд, скребущий по стенкам черепа, принял его и бросился навстречу Билли.

Забил на оружие, внутри проснулась жажда убивать. Рвать, кромсать и делать больно. Перед глазами словно светофор переключили – зеленые отблески сменились на красную пелену. Я видел силуэт и несколько пульсирующих, манящих участков.

Хрупкие ребра, за которыми, как колокол, раздавался стук сердца. Хрупкими они станут от моего удара. Раскрошатся, пропуская мою ярость, когда я его вырву.

Тощую шею, на которой, как припадочная, билась вена. И это туда‑сюда меня раздражало. А предвкушение, как я до хруста сожму его шею и буду душить, пока белесые глаза не лопнут, возбуждало.

Желания с полукровкой у нас совпали, только он уже давно перестал быть человеком. Никакой хитрости, уклонения или обманных движений – удар единственной лапой пошел по касательной. Сверкнули обломки ногтей, по лицу прошлась волна прохладного воздуха, когда пальцы пролетели по пустоте. Я легко поднырнул под летящей наотмашь лапой, и ударом правой сверху в челюсть подтолкнул тело, ускорив инерцию и впечатывая мутанта в пол.

Клацнули зубы, Билли зашипел, улетев в кучу мусора, и попытался вскочить, будто и не было моего лучшего удара, а так всего лишь обидная пощечина на скользком полу.

Я опять поймал его в движении, и теперь с ноги, футбольным ударом пыром, вломил под ребра. Мутанта отбросило на стену, что‑то хрустнуло, отвалился кусок штукатурки.

Я не контролировал себя. Видел цель, ненавидел ее, как Пашку из одиннадцатого «Б», который увел у меня подружку. Этого смазливого пижона, который пьяным заливал мне, что раз она ушла к кому‑то другому, значит, он чем‑то лучше. Я тогда промолчал. Втыкал, пытался осознать, чувствовал едва различимый аромат ее духов, таявший, как все мои тогдашние надежды.

Пашку я сломал позже, когда узнал, что он ее обидел. И как он ее обидел. Нашел его и, не обращая внимания на его дружков, отработал все то же самое, что и сейчас на Билли. Вот только я кино тогда пересмотрел, типа депрессия у меня была – неделю сидел в трениках перед компом и впитывал. Правду иска, силу искал, только, видимо, не в тех фильмах.

Но спасибо, оттащили меня, когда я такой же безумный, как сейчас, тащил и орал: «Зубы на бордюр! Ложись, сука, зубами на бордюр…»

Сделал бы я тогда такое? Скорее всего нет. И сейчас не сделаю – нет здесь бордюров.

Я не дал полукровке подняться, еще дважды отфутболив его о стену. Точно сломал несколько ребер и, скорее всего, выбил выпученный глаз. Потом схватил его за горло и, игнорируя его попытки схватить меня и царапины на руках, с размаху стал бить его головой об угол коридора.

***

Не знаю, сколько времени прошло, когда я очнулся. Я сидел на полу, обхватив колени и забившись в угол клетки. Свет еще горел, но стал заметно тусклее и периодически гас на доли секунды. Лампочка, как назло, болталась ровно над местом расправы над мутантом. Я вытянул шею, глядя на то, что я учинил, и меня вырвало.

Но легче не стало. Голова, как с бодуна, руки в крови, сантиметров пять не хватает, чтобы по локоть. Татуировка покраснела, будто раскаленный металл остывает.

Я подполз к решетке и, цепляясь за прутья, встал. Огляделся и заметил блеснувшие хромом наручники в мусоре, из которого Билли соорудил себе гнездо.

Вышел из клетки, без сил рухнул на колени и пополз на четвереньках за наручниками. Откопал их и упал. Несколько минут лежал и до рези в глазах всматривался в горящую лампочку, выжигаю всю тьму, зелень и красноту. И когда уже не увидел ничего, кроме белых мерцающих кругов перед глазами, на ощупь пополз обратно.

Ввалился в камеру. Закрыл за собой дверь и защелкнул наручники на прутьях. Можно было на себя, но кусаться‑то я все равно смогу. Так надежней. Еще бы табличку повесить: «Не выпускайте Космоса из клетки» и будет совсем хорошо. Я отполз в не заблеванный угол и опять отрубился.

***

Разбудил меня солнечный свет. Я живой и судя по ощущениям, целый. Лежу на матрасе в кабинете с фотографиями на стене.

Царапины обработали зеленкой, кто‑то постарался, даже цветочек нарисовали, шутники.

Рука болит, будто татуировка свежая. Остальное в норме, только слабость в теле. Зато в голове вьется пурга из воспоминаний, снов и галлюцинаций.

Возня с мутантом – жесткое, безбашенное избиение. Возня с Фламинго. Тоже жесткое, безбашенное, но точно не избиение. Хм.

С жаром пронеслись образы – капелька пота бежит по шее, огибая татушку, и прячется в ложбинке ключицы, крепкая молодая грудь с небольшими темными сосками взлетает и падает в быстром ритме, замирая через равные промежутки. Я тянусь к ним зубами, пытаюсь укусить, но крепкие руки отталкивают меня на жесткий пол камеры.

Голая девушка нависает надо мной, придавливает плечи и шепчет какую‑то совсем не сексуальную абракадабру. При этом на лице загадочная улыбка, а взгляд плывет. Она замолкает и прикусывает губу. Со стоном открывает рот, след от зубов оставшийся на губе разглаживается и тает, как и все лицо.

Зато появляется окровавленный Билли, раздавленная в мясо скула, проломленный висок. Я смотрю на исцарапанные костяшки, на изгвазданные в крови штаны, но продолжаю методично лупить кулаком.