Что‑то тихонько скрипнуло, зашуршал газетный листок, застрявший на оттяжке палатки, хрустнул гравий под колесами, нервно тикали будильники в сумке, приделанной к заднему сиденью мотоцикла. Сам не знаю почему, но стало зябко, хотя солнце уже грело нормально. Ничего не понятно, кроме того, что мне здесь не нравится.

На земле проглядывались смазанные пятна впитавшейся крови, будто кого‑то тащили. И судя по направлению мазков, тащили в сторону контейнеров, туда, где Леха выдал мне ТТ. Но туда я пока не пошел. Доехал до центра лагеря, приметил ту самую моваговскую «пиранью», на которой меня вывезли из аэропорта. Припарковался возле нее и аккуратно проверил, внутри ничего и никого, только смятая пустая пачка сигарет.

Присмотрел парочку мест, как быстро забраться на крышу или, наоборот, куда заныкаться, и пошел в медицинский отсек. Взглянул на градусник, все еще закрепленный на выбитой двери. Почти тридцатник, как‑то даже прохладно сегодня.

Внутри все одновременно было и знакомо, и иначе. Каталки, приборы, стойки с капельницами – все было раскурочено и разбросано, будто и не уходил отсюда. А вот трупов не было. Стреляные гильзы и дырки от пуль в наличии, покореженная утка присутствует, даже горстка бычков возле каталки, на которой я последний раз видел раненого бойца, его Леха вроде Крестом называл, а тел нет.

Пленка даже есть, в которой медсестра запуталась, а ее самой нет. Даже останков, если предположить, что кто‑то их всех погрыз потом. Чем больше я оглядывался в поисках хоть какой‑то нормальности, тем меньше мне хотелось находиться в этом лагере. Шестое или уже даже двадцать шестое чувство, а этот город и без заражения менял людей, водило холодными пальчиками под мокрой от пота футболкой.

Пофиг, как говорится, зомбаков бояться – к миротворцам в гости не ходить. Взял в руки обрез, убедился, что он заряжен, и, не особо скрываясь, хрустя по мусору, пошел в дальний конец вагончика к бывшей каморке медсестры. Чище там не было – перевернутый стол, мусор, битые склянки, и в этой куче разбросанные мятые упаковки таблеток, сваленные с металлического стеллажа.

Вся эта помойка доверия не вызывала, что‑то один раз упало, потом разбилось и разлилось сверху, потом опять упало, перемешалось, где‑то подсохло, а где‑то расклеилось. Пахло все это смесью спирта и аммиака. Что, как, зачем – фиг поймешь, но я все равно пошуршал ногой, выискивая маленькие баночки по образу и подобию, как мне выдали для примера. Запоздало подумал, что если их надо было хранить в холодильнике, то им капец. Но ничего похожего не нашел.

Пришлось идти в соседние домики в надежде, что где‑то там есть склад. Я перебежал в ближайший, но там, похоже, жили медики. Кровати в два яруса, шкафы с одеждой, из полезного только несколько бутылок с водой и красная медицинская сумка с кучей отсеков, сетчатых кармашков и плотными стенками термоизоляционными стенками. Вот только содержание меня расстроило – растаявшие голубые брикеты с хладоэлементом и несколько теплых банок пива. Попили, блин, пивка – выкинул все на ближайшую кровать, а сумку закинул за спину.

В следующем домике все медицинское таинство и происходило. Сначала стерильный отсек, потом операционная с окровавленным столом и разбросанными тряпками. Здесь уже пованивало, а о какой‑либо стерильности и речи не шло, над столом жужжали мошки, а во всем остальном общая картина лагеря напоминала фильм про пришельцев, в котором просто одномоментно исчезли все люди. Все, что трогали, делали – все, будто замерло, остановилось во времени, а люди просто исчезли.

Если бы не мухи да очередные подтеки на грязном полу, уже бы начал щипать себя и проверять, что не сплю. Духота еще донимала. Заветных флакончиков я опять не нашел, но обзавелся аж тремя хирургическими наборами, на которые тоже был запрос от врачихи, лечившей Саню.

И только в третьем домике, мне наконец, повезло.

Склад или своего рода аптека, но там нашлось все – и цефазолин, и трамал, и антисептики и даже с запасом. Я подобрал еще одну сумку‑холодильник и медицинский рюкзак, набитый всякими полезностями – больше точно не утащу. Под завязку еле молнию застегнул, забил обе сумки нужными упаковками, в рюкзаке спрессовал содержимое и туда еще наполнил.

Прикинул, что термосумки смогу повесить на мотоцикл, как седельные на лошадь, а рюкзак за спину и если никто мешать не будет, то домчу почти с комфортом. Но сразу все переть не рискнул, взял первую сумку и, все еще держа обрез в руке, пошел к мотоциклу.

Выглянул за дверь, никого не увидел, но услышал какой‑то странный звук из‑за соседнего домика, будто кто‑то волочит что‑то тяжелое по земле. А потом и увидел.

Со стороны ворот из‑за угла шатра медленно вышел мертвяк и волочил за собой два довольно свежих на вид чернокожих тела.

Двигался, как шаркун, но при этом давно мутировавший в нечто новое. Таких я еще не видел – плотный, нетолстый, скорее квадратный, как пауэрлифтер маленького роста. При том что сам он был под два метра. Тело в каких‑то буграх, напоминающих панцирь черепашки или какую‑то корявую пластинчатую броню. Бургы сменялись трещинами, в которых застряли куски рваной военной формы. Из‑за спины над уродливой головой торчал длинный ствол снайперской винтовки.

Я замер, проглотив емкое ругательство, опасаясь, не то что сумкой о землю хлопнуть, а даже пошевелиться. Меня пока не заметили. Черепашный брел метрах в тридцати мимо меня в сторону контейнеров, оказавшись ко мне практически в профиль. И странностей стало больше.

Во‑первых, чрезмерно огромная рука, в которой он держал сразу две ноги, просто в кулачок сжал, как какой‑то пучок петрушки. Вторая рука при этом была ближе к остальным пропорциям тела. Кувалда, а не рука. Но по крайней мере, сопоставимая со шпалами ногами и кирпичной головой.

Во‑вторых, снайперская винтовка не висела на плече, а росла из спины, проглядывая отдельными частями между бугров. Ни ремня, ни приклада видно не было, все скрывали грубые наросты бледно‑серого цвета.

Я опять проглотил ругательство, только уже более мощное и витиеватое, когда понял, что узнаю его. Снайперская винтовка, укус в руку, отдельные фрагменты искореженного лица – ну, здравствуй, Егерь.

Я не стал кричать старому знакомому, а он так и не обернулся. Уже колено начало сводить от той позы, в которой я замер. Но Егерь протащил тела мимо, на секунду подвис, заметив мотоцикл, что‑то промычал. Можно было третий раз сжимать зубы, чтобы не проораться матом, но, блять, ему ответили!!!

Из‑за контейнеров синхронно раздалось три визгливых скрежета, будто кто‑то там чаек наизнанку выдернул. Но Егерь успокоился и побрел дальше.

Я, наконец, опустил сумку. С сомнением посмотрел на обрез, даже знать не хочу, смог ли бы я пробить там хоть что‑нибудь. Прислушался.

Где‑то в районе контейнера, из которого я хотел повторно подобрать себе какой‑нибудь огнестрел, опять завизжали, и даже с такого расстояния послышались звуки разрываемой плоти и нечто похожее на отрыжку.

Я на цыпочках перебежал к мотоциклу, убрал подножку настолько нежно, будто крыло бабочке поправил, и покатил байк к противоположному от контейнеров забору. Также тихо, постоянно оглядываясь и прислушиваясь к чайкам, перенес туда сумки и закрепил их жгутами на сидушке.

Выкатил мотоцикл к воротам и встретился взглядом с Егерем, который вышел из‑за контейнеров. Вот теперь он меня точно заметил. Взревел, также нечленораздельно, но, поспорить готов, тональность была уже совсем другая. Тревожная что ли, предупреждающая.

Вот только не меня, а тех, кого он охранял от меня. При всей своей массе сорвался на бег он моментально, я на мотоцикле так не смог. Я газанул, бросая в него камни из‑под колеса, и выскочил на дорогу, почти перед самым его бугристым носом.

И погнал к трассе. Он прекратил меня преследовать только километра через два и то, скорее не потому что устал, а не хотел удаляться от своей территории. Очень ценной для выживших территории, учитывая сколько там осталось лекарств и даже не вскрытых ящиков.